И ничего не бойся. Я повторяю: хочу, чтобы ты развелась, чтобы ты была свободна. Поняла?
Юстас не замечает, как громко разносится его голос в пустом вестибюле, как зачарованно поглядывают на него оцепеневшие гардеробщицы — им, чего доброго, еще не доводилось видеть подобного спектакля,— с пылающими от волнения щеками он ждет ответа, но Дайна молчит.
— Ты слышишь меня? — спрашивает Юстас.
— Слышу.
— Так скажи хотя бы слово...
— Не сегодня,— едва слып1но произносит Дайна и умолкает.
В трубке раздаются короткие гудки, как будто кто-то монотонно передает с помощью радиоволн одно и то же слово.
Я удивлен и вместе с тем рад, что с лица Вацловаса Нарушиса сошло выражение одиночества и затравленности, уступив место серьезности и покою. Облачив
шись в новый темно-синий костюм, он и впрямь стал другим, движения раскованные, уверенные. Сразу понимаешь, перед тобой человек, знающий себе цену.
И все-таки, завидев меня, попытался шмыгнуть в сторону. На этот раз я решительно нагнал его и ухватил за рукав пиджака.
— Послушай, Вацловас,— сердито упрекнул я,— чего ты бегаешь от меня как черт от ладана?
Встреча наша произошла в административном корпусе. Я как раз выходил из кабинета главного инженера, а Вацловас — из отдела кадров.
— Сам не знаю,— он вымученно улыбнулся узкими губами,— всякий раз, когда вижу тебя, ощущаю странную потребность объясниться. А это для меня чертовски неприятно.
— Вот уж никогда бы не подумал...— пробормотал я, не на шутку растерявшись.— Лучше скажи мне просто и ясно: тебя утвердили заместителем начальника участка?
— Нет,— равнодушно буркнул Вацловас и поплелся в конец коридора, где отведено место для курения.
— Ничего не понимаю. Ведь тебе же предлагали, уговаривали...
— Я отказался.— Лицо Вацловаса по-прежнему спокойно и задумчиво.
Чувствую, как во мне закипают злость и досада.
— Коммунисты по кустам не прячутся. А в вашей конторе партийных не так уж много.
— Вот потому-то и не хочу разочаровывать людей, Юстас. И сам, прости, не хочу вываляться в дерьме. Ну какой из меня начальник, ты приглядись внимательнее! Эдмундас, тот — прирожденный руководитель, хотя и деспот изрядный. А меня больше тянет в науку.
— Справился бы,— заверил я теперь уже с долей сомнения,— начальниками не рождаются, время крикунов миновало, по нынешним временам нужны мужики умные, такие, как ты, Вацловас.
— Я теоретик, Юстас,— раздраженным тоном возразил Вацловас,— и, очевидно, скоро перейду в научно-исследовательский институт.
Я выругался, обложил его как следует и отвернулся.
— Топайте, топайте... Все уходите... Бросайте меня одного, пусть, дескать, старается, собственным задом вытаскивает гвозди...
— Не сердись, Юстас. Всяк хорош на своем месте.
Странный организм — завод, никогда до конца не поймешь, не привыкнешь к нему, подумал я. Одни здесь опускаются, мельчают, другие, наоборот, находят себя, проверяют собственные силы, третьи просто постигают, что такое серьезный напряженный труд, обретают опыт. И в дальнейшем им уже не страшны никакие невзгоды.
— И когда собираешься сматывать удочки? А я столько за тебя воевал, старался...
— Успею,— Вацловас делает вид, что не слышит моих последних слов.— Надо вернуть прежнюю уверенность. Сделать что-то стоящее, интересное.
— Ничего, сделаешь. А ты вспомни самое начало! Неужели забыл, как взмывали ввысь наши модели? А мы, пацаны, носились по лугу и кричали, как индейцы...
— Еще бы не помнить... А некоторые модели так и пропадали, их относило куда-то ветром, забрасывало. Жалко было, если не удавалось отыскать.
— Зато каким чудесным казался мир без всяких обязанностей, без свар на работе. Без женщин...
— Мир без женщин? — впервые рассмеялся Вацловас.
Мы выходим на улицу. По заводскому двору ветер гонит листья, красные, желтые, с фиолетовыми прожилками, их роняют высокие могучие клены, растущие по ту сторону забора. Торопливыми кивками здороваются пробегающие мимо рабочие, испытываю перед ними какую-то неловкость, они еще не знают, что сразу после Нового года уйду из цеха, на заводе теперь будет новый отдел научной организации труда и управления, и я перехожу туда. Когда услышал в кабинете главного инженера о такой возможности, страшно обрадовался, а сейчас ощущаю чувство вины перед своими пролетариями. Пожалуй, успел привязаться к ним всерьез.
В цехе, конечно, еще всяких дел невпроворот, но главное — система моя действует.
Я останавливаюсь и гляжу на удаляющуюся фигуру Вацловаса — прямо ему в спину.
Почему эта система — моя? Теперь уже могу подвести итог своей лихорадочной деятельности, как будто уже распрощался с цехом и смотрю на все издалека. Конечно, придумал эту систему не я. Бригадный подряд внедряется по всей стране. Просто сама действительность схватила меня за горло, в противном случае инструментальному цеху никогда бы не выполнить план...
И я не промахнулся! — горячо убеждал себя, отчего- то убыстряя и чеканя шаг. Система, чья бы она ни была, прижилась в нашем цехе, оправдала себя!
Синий силуэт Вацловаса становится едва приметным, вот он мелькает напоследок в конце улицы и исчезает за поворотом. Теперь его уже не догнать.
Но разве у меня было желание еще раз нагнать его и о чем-то спросить? Начинаю наконец понимать, что все это время меня терзал один навязчивый вопрос, то готовый простодушно сорваться с губ, то упорно забивающийся в самый потаенный уголок души. Да, да, мне постоянно не терпелось узнать, почему распалась наша тройка, хотелось попытаться выяснить причины, отчего так случилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65