например, для генералов, на чей взгляд миссия человека во вселенной заключается в беспрекословном повиновении и исполнении приказа. Или же для слуг господних, по чьему учению жизнь — это лишь подготовка к смерти, которую они окрестили вечной жизнью. Нет, нет, не беспокойся, я ограничусь этими примерами. Далее: можно 'ли сказать земледельцу, что смысл его жизни кроется в глубине борозды при пахоте или же в вымени высокоудойной племенной коровы? Ведь часто говорят, даже поют, что земля — это все, что она — это истина и справедливость, прошедшее и будущее, и тысячу всяких таких вещей. Но разве человек не оставляет землю тотчас же, если надеется жить лучше где-то в другом месте? Жить — обрати внимание на это слово. Суть жизни в том, чтобы жить, и, как я уже говорил, каждый человек понимает это по-своему. Жизнь только тогда жизнь, если я могу быть кем хочу и делать что хочу. Погоди, погоди! Я сам знаю, что человек — животное общественное и что людское стадо — это такое стадо, где одна особь должна считаться с другой. Но тут я снова вынужден вернуться к живым существам, лишенным способности мыслить. У каждого вида животных или насекомых, живущих стадно, уже в генах запрограммирован стадный инстинкт, и в силу этого разве они не стоят неизмеримо выше человека, который, правда, вынужден жить стадом, но у которого гены не запрограммированы для стадной ^кизни. Иначе почему же каждый мыслит по-своему и все тянут в разные стороны, а?
А теперь, будь другом, одолжи мне три рубля,
1969
ВЗРЫВ
Телефонный разговор окончательно выбил Роланда из колеи.
Прежде всего, Хилья заставила его напрасно ждать. Могла ведь позвонить и предупредить, что не может приехать, однако этого не сделала. Хилье просто не хотелось ехать, она нисколько о нем не беспокоилась. А Роланд ждал, терпеливо ждал. Тщательно привел себя в порядок, почистил зубы, выскреб электробритвой дочиста каждый бугорок, ямку, складку на щеках и подбородке; холеная кожа Хильи не выносила жесткой щетины — небритого лица. Долго возился Роланд с узлом галстука, который никак у него не получался. Наконец все было приведено в безупречный вид, во всяком случае, по мнению самого Роланда. В зеркале на него смотрел высокий, ширококостный мужчина, чуть сутуловатый, как это обычно бывает у людей, большую часть своего времени проводящих за письменным столом. На лице выделялся крупный, крепкий нос, над которым любили подшучивать его приятели. Роланд остался доволен своим костюмом, но не самим собой. В выражении лица не хватало всегдашней уверенности, его взгляд, обычно такой острый, а по мнению некоторых, даже нагловатый, сегодня потускнел; эти глаза принадлежали человеку не жизнерадостному и бодрому, а равнодушному и разочарованному. Роланд постарался взять себя в руки, и когда ровно в одиннадцать часов пошел встречать Хилью, он снова выглядел энергичным мужчиной зрелого возраста. Но Хилья, обещавшая приехать к одиннадцати, не прибыла ни в одиннадцать, ни в двенадцать, ни в час. Тогда-то Роланд и позвонил ей.
Лучше бы он не подходил к телефону. Хилья говорила холодно и безучастно, даже высокомерно. «Я не смогла приехать,— сказала она спокойно.— Я считаю, что тебе и без меня довольно весело». Когда Роланд вскипел, Хилья резко оборвала разговор.
Неужели Хилья догадывается? По-видимому, да, иначе она не попыталась бы его уколоть: «А почему я должна была опрометью бежать к тебе?»
Когда-то Хилья бежала опрометью. Бежала от своего мужа в его, Роланда, объятия. Муж был вдвое старше Хильи, усталый, пресыщенный и разочарованный. Теперь и он, Роланд, устал, пресыщен и разочарован, может быть, поэтому Хилья и не спешит к нему больше? К кому же она теперь спешит?
Так Роланд уже давно не думал о Хилье. В его сердце снова закралось опасение, что Хилья может и от него уйти. Еще полгода назад такая мысль показалась бы не только нелепой, но и смешной. А сейчас Роланд силился угадать, что кроется за небрежностью Хильи.
Сам тоже виноват. Знал же он, что Хилья не терпит упреков. И, в конце концов, что ж тут такого? Не приехала — и все. Они ведь уже не юные горячие головы, готовые вспыхнуть, как взорвавшийся порох, — они люди среднего возраста, которые прожили вместе около двадцати лет. Тут Роланду вспомнилось, что Хилья, несмотря на свои сорок три года, все еще томится жаждой, как земля в засуху, и ему стало не по себе. Неужели Хилья действительно готова поставить на нем крест?
С одной стороны, Роланд был даже рад, что Хилья не приехала. Он совсем не был уверен в себе.
Роланд считал, что всему виной нервы. Разве их не треплют беспрерывно, разве не вынужден он даже теперь постоянно быть начеку, разве он снова и снова не подвергается испытаниям? Вот и теперь. Уже более года длится спор, в котором ни одна из сторон не хочет уступить. Все уже, казалось, было согласовано, Рийсман, с его слишком далеко идущими выводами, лишился доверия, и все же окончательное решение из месяца в месяц откладывается. Кто же это поддерживает Рийсмана? Сейчас дело идет не о каком-нибудь текущем, повседневном вопросе, обычном споре — вся дальнейшая жизнь Роланда зависит от этого решения. Роланд верил, что, если оно будет положительным, наступит его время. Тогда уже никто не сможет ему помешать и отступать больше не придется. А сейчас Роланду порой казалось, что он попал в тупик, откуда нет выхода. Неудивительно, что нервы напряжены, натянуты как струна.
«Если б я не ждал так долго»,— оправдывал себя Роланд. Когда нервы не в порядке, два часа бесплодного ожидания действуют как бомба. Хилья, наверное, это поймет, спокойно все обдумав.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98