Эннок желал, чтобы она его узнала, хотя для него было бы лучше, если б этого не случилось. Что значат сейчас эти палачи, следящие за ними? Главное, чтобы старушка поняла его, поняла, что он жалеет и просит прощения, хотя исправить уже ничего нельзя.
— Видели вы когда-нибудь раньше этого человека?
Эти слова Зандена были обращены к женщине. Голос его звучал не злобно, а рокочуще-мягко, и все же старушка вздрогнула — так, по крайней мере, показалось Энноку. Теперь в глазах женщины появилась жизнь, в них проглянул испуг, у Эннока создалось впечатление, будто она боится, боится не Зандена, а его.., видит в нем свою беду, свою смерть. Эннок волновался, он с трудом владел собой, желание попросить у женщины прощения становилось все сильнее.
— Вы меня поняли?—спросил следователь у парализованной. Он по-прежнему говорил мягко.— Знаете ли вы преступника, который стоит перед вами? Не пьь
таитесь говорить, это вас утомит, мы поймем вас, если вы просто кивнете головой. Знаете вы его или нет? Эннок не смог сдержаться.
— Я не преступник,— произнес он возбужденно.
— Молчать! — крикнул ему Занден и снова обра тился к женщине: — Мы ждем, госпожа Гренберг.
Энноку почудилось, что теперь женщина узнала его. Ему было безразлично, кивнет она или нет, он волновался не из-за этого, он боялся осуждающего взгляда, боялся упрека, который мог прочесть в этом взгляде. Понимает ли несчастная, что он сожалеет и просит прощения, понимает ли она это? Эннок вдруг осознал, что он, ища пристанища, поступил как эгоист, что он не имел права подвергать опасности добрую старую женщину, совсем ему чужую. Просясь к ней на ноч-> лег, он сказал, что идет издалека и что ему предстоит еще долгий путь, что он здесь никого не знает и поэтому вынужден таким образом искать крова. Хозяйка ни о чем не спрашивала, долго смотрела на него, ни слова не говоря, и наконец пригласила из коридора в комнату. Только потом, за горячим чаем, Эннок добавил, что хотя он и не злоумышленник, но лучше будет, если никто не узнает, что он тут ночует. Тогда у Эннока осталось впечатление, что женщина поняла, кто сидит перед ней, иначе она не спрятала бы его от соседки. Эннок и сейчас думал так, но чувства вины это не смягчало.
И вот теперь они смотрели друг другу в глаза. В се взгляде он не мог уловить ни упрека, ни обвинения, ни гнева, ни ненависти, но и никаких других чувств. Так ему казалось, и его угнетало, что он не может ничего прочесть в глазах парализованной.
— Уведите!
Голос Зандена прервал молчание. Двое полицейских в форме подхватили женщину под руки и подняли со стула. Третий, видимо, шпик, в штатской одежде, развел руками. Полицейские не хотели себя утруждать лишними усилиями, безжизненные ноги женщины волочились по полу. Что-то сдавило Энноку горло.
Когда дверь закрылась за ушедшими, следователь заметил:
— У вас, оказывается, даже совесть есть!
Эннок молчал, он цочти не слышал насмешки следователя, все еще под впечатлением встречи.
— Вы скрывались у Гренберг, уборщицы школы в Рийзипере!
— Я никогда ее раньше не встречал,— сказал Эннок; он должен был отвечать так, иначе он не мог.
— Ваши глаза вас выдали,— раздраженно крикнул Занден.
— Вы принимаете меня за кого-то другого, — ответил Эннок.
— Я не сомневаюсь в том, что вы скрывались у Гренберг. Я не сомневаюсь, что вы Яан Эннок^
Эннок молчал, он даже не следил тщательно за следователем, он думал о женщине, к которой Занден обратился «госпожа Гренберг» Хотел ли он повлиять на несчастную парализованную своей обходительностью? Или она все же не была арестована? Женщина не кивнула головой, она не свидетельствовала против него, Эннока, она второй раз пожертвовала собой. Старая уборщица тысячу крат имела право обвинить его, и все же в ее взгляде не было ни упрека, ни осуждения. Чувство благодарности к человеку, который так много выстрадал из-за него, заслонило все остальное. Эннок как будто и не находился сейчас у следователя, где нельзя забываться ни на секунду.
Эннок был так погружен в свои мысли, что не слышал, как вошел шорник. Удар резиновой дубинки и Жгучая боль в затылке вернули его в эти каменные стены. Даже после десятого жестокого удара он еще смог удержаться на стуле — у него словно прибавилось сил. Только когда шорник немного перевел дух от усталости, Эннок будто свалился в какую-то бездонную пропасть..
Плещет вода... где это он, на море? Почему лодка вдруг так закачалась, откуда эти волны, неужели начинается буря? До берега только пять-шесть километров, через час они будут там. Умелые гребцы добрались бы, наверное, скорее. Волны захлестывают лодку, тот, кто не гребет, должен вычерпывать воду, вода прибывает со странной быстротой. Одежда хоть выжми, га теле нитки нет сухой; ничего, на берегу будет тепло, берег, к которому они приближаются, это добрый берег. Его и не видно — волна такая высокая... От холодной воды коченеет тело. Лодка тонет, ей-богу, лодка тонет, волна залила ее по самые борта, но весла бросать нельзя... Видят ли их с берега?
Откуда-то слышны голоса... Люди ведь не ходят по морю, и все же голоса слышны, человеческие голоса, но язык чужой, это не эстонский язык... Они уже уто-
нули? Это немецкий язык, ей-богу, немецкий. Кто же это говорит? Что-то здесь не так, все это бред.
Где он находится?
Эннок почувствовал холод, его одежда промокла насквозь. Неужели они бросили его в море — те, что говорили по-немецки?
Что случилось, почему он не может открыть глаза? Лодка уже не качается. Это был сон? Бодрствует он или спит?
Постепенно Эннок все понял. Он лежит на полу в комнате следователя, они облили ему голову водой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98