На это матушка Лыхмус сказала сыну: «Ты, сын, говоришь страшные вещи». Слова Хар-ри и впрямь ужаснули ее. Но одно она все-таки поняла: в братской могиле трудно отличить одного покойника от другого, и что правда, то правда,— у них нет никакого права нарушать покой других.
Обо всем этом она своему попутчику не рассказала, хотя надежда перехоронить сына все еще теплилась в ее груди. Она только допытывала мужчину, где бы он хотел быть похороненным, если бы погиб на войне,— около Пыльвы или в отчем краю. По-русски матушка Лыхмус говорила неважно, говорить она научилась, торгуя на рынке; правда, она ходила в школу при царе, но всего две зимы, русский она там выучить не успела, хотя языки и давались ей легко. Она бы и с немецким и латышским не попала впросак, и на этих языках ей приходилось объясняться. Немецкому она научилась, еще когда до замужества служила на мызе кухаркой, с латышами часто сталкивалась после войны на рынке. Мужчина ответил, что лучше всего, конечно, было бы покоиться в родной земле, но он не возражал бы и против пыльваского красноватого песчаника. Но вот быть похороненным в Германии он бы хотел, ни в Германии, ни в Англии; человека, во« звавшего и перешагнувшего за пятый десяток, смерть может настигнуть внезапно. Матушка Лыхмус, женщинa далеко не глупая, поняла, что против песчаника ее сосед не возражал из-за нее. Чтобы она примирилась с курамааской землей. Еще она подумала, случай свел ее с хорошим человеком. Потому-то л не обиделась, когда сосед перевел разговор на ее поездку в Англию, спросив, не едет ли она туда коротать свой век. Мария даже не сразу поняла, что он шел в виду, когда сказал «коротать дни своей старости», и вопросительно уставилась на него. Тогда сосед растолковал ей обстоятельно, и Мария сообразила, что спрашивает, не останется ли она теперь жить у сына. Мария чистосердечно призналась, что такое ей и в голову не приходило, она только хочет поглядеть на единственного из своих четырех детей, который еще «сив и которого она не видела более двадцати лет. А сын вас не навещал? Это был самый трудный вопpoc, который ей вообще могли задать. В то время Иария и себе бы не могла на него толком ответить.
Они с Харри не раз приглашали Энделя в гости, Эндель обещал, но так и не приехал. Матушка Лыхмус думала тогда: у Энделя большая семья, пятеро детей, при такой семье приходится считаться с каждым пенни, хотя, по слухам, квалифицированные рабочие зарабатывают там хорошо. Сын работал то ли на химическом заводе, то ли на текстильной фабрике. Или у него на совести что-нибудь такое, из-за чего он боялся приехать в Эстонию? В это Мария не верила; мог он, мальчик, натворить, он был совсем ребенком, когда его забрали подсобным рабочим в немецкую авиацию. В Эстонии он вряд ли мог участвовать в чем-либо таком, из-за чего теперь пришлось бы держать льет; насколько известно, в Таллине их сразу же пощадили на корабль и увезли в Германию. Вот там он вполне мог попасть в какой-нибудь переплет. Уж не относится ли он — под чужим влиянием — враждебно <о всему тому, что теперь происходит на родине? В свое время мировые проблемы Энделя не очень занимали, возился с деревьями и кустами, прививал яблоньки Й скрещивал ягодные кусты. Харри куда больше интересовался всем тем, что происходило в большом мире, хотя и был на два года моложе брата. Не говоря уж Кристьяне, в сороковом году тот сразу вступил в комсомол. Харри советовал Энделю при первой же возможности сдаться в плен, все равно кому — русским, англичанам, американцам или французам, только бы не стать послушным гитлеровским служакой. Детский лепет, как будто так просто — сдаться в плен. В ответ Эндель попытался презрительно усмехнуться, мол, сам знает, что делать, но Мария поняла, что Эндель страшится будущего. Таким, перепуганным, он и ушел. Ей трудно поверить, что на чужбине он мог стать фашистом или чем-то вроде этого. Почему же тогда он не навестил их? Многие приезжают, но только не Эндель Марии было трудно объяснить все это себе. А тем более другим.
Ее попутчик был далеко не первым, кто спрашивал об этом Марию. Даже пастор как бы вскользь перевел разговор на Энделя, правда, пастор сказал, что пути господни неисповедимы, но от этих его слов в душе Марии остался горький осадок. Мария честно призналась, что Эндель не приезжал, и сникла. Пастор заметил это и сказал, что поездка из Англии в Эстонию— дело не такое уж простое, как думают иные. Для этого нужны немалые деньги и с документами придется повозиться, к тому же в Англии есть определенные круги, которым поездка придется явно не по нутру. Как среди англичан, так и среди тамошних эстонцев. Слова пастора о людях, смотрящих косо на поездки из Англии в Эстонию, напомнили матушке Лыхмус предположение Харри, что Эндель, чего доброго, боится приехать в Эстонию. Не потому, что он в чем-либо виноват перед советской властью, а потому, что опасается своих хозяев-англичан. Или осуждения самых ярых эмигрантов. Слова Харри привели матушку Лыхмус в уныние: она стала опасаться, не принесет ли ее поездка неприятностей сыну. Уж этого она совсем не хотела. Мария тут же принялась успокаивать себя, что Эндель не звал бы ее, если бы это могло ему повредить, но прежнего спокойствия уже не было. Может быть, Эндель думал, что она не приедет, ведь ей уже восемьдесят стукнуло; может, он звал просто так, желая сделать ей приятное, а не потому, что всерьез ждал ее приезда.
Незадолго до своей смерти Харри написал брату, чтобы тот не настаивал на приглашении, нужно считаться со здоровьем и возрастом матери, а если уж ему так хочется увидеться с ней, пусть сам приезжает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98