Пока дед не вышел на пенсию, ей казалось; что эти двое вообще не могут больше ни о чем говорить, ничего читать, не могут жить чем-то другим.
Вместе с тем Элизабет гордилась ими. Сколько людей на планете знают, каково это — держать в руках бьющееся человеческое сердце? Через несколько лет она научится такой же сложнейшей, тонкой работе. Она представила, как моет руки перед операцией, стоит над беспомощным телом со скальпелем в руке. Она сама сделает кровоточащий надрез на коже, раздвинет ребра, проникнет в грудную' клетку и возьмётся за бьющееся сердце. Что она почувствует, держа в руке человеческую жизнь, словно сам господь бог? Неудивительно, что кардиологам так хорошо платят.
От этих мыслей её слегка затошнило. Она откинулась назад и опёрлась руками о бортик, подставив лицо позднему осеннему солнцу. Тепла от него почти не было, но ей стало немного лучше. Закрыть глаза и расслабиться. Она позволила себе посидеть ещё немного, не думая о будущем, — в конце концов, сегодня просто хороший день. Элизабет любила осень, начало школьных занятий, ожидание Рождества. Ей нравилось предчувствие праздника: совсем недавно она даже деда заразила своим энтузиазмом, и после Дня благодарения он разукрасил дом и внутренний двор колоссальным количеством электрогирлянд, к большой досаде собственного сына.
— Эй!
Элизабет открыла глаза и увидела перед собой круглое смуглое лицо Ханны, своей подруги.
— Чего делаешь?
Они с Ханной сидели вместе на биологии на первом курсе. Это она убедила Элизабет поработать хендлером втайне от всех, напирая на то, что там сколько угодно можно возиться с собаками, не заводя свою собственную. Теперь их расписания не совпадали, и они отдалились друг от дружки.
— Только закончила в ЦПИ. А ты как?
— Я вообще-то иду домой. — Ханна поставила перед собой на землю сумку для книг, которая легко могла сойти за экипировку шерпов при восхождении на Эверест. — Чем ты тут занимаешься? Выглядишь, как та штука на морде корабля — ну, знаешь, эти женские статуи — сидишь, за драв голову кверху.
Она задрала подбородок и откинула голову, передразнивая Элизабет.
— Господи, я что, действительно так тупо выгляжу? — Элизабет испуганно оглянулась.
— Нет, — засмеялась Ханна. — Шучу. Ладно, увидимся.
Она закинула сумку на плечо и смешалась с толпой студентов.
Элизабет смотрела ей вслед. Ей нравилась Ханна, но они никогда не были близки. Как все члены её семьи, Элизабет была не слишком общительна. Это не высокомерие, нет, просто её любовь и привязанность стоили дорого. Её лучшая подруга, Колин, с которой они проучились вместе все школьные годы, десять месяцев назад уехала во Флориду, и для Элизабет потеря была невосполнимой.
Она собрала книги и пошла домой. Когда ей исполнилось восемнадцать, отец счёл её взрослой и перестал спрашивать, где она и чем занимается. Именно поэтому она могла ухаживать за животными втайне от отца. Мешало только лёгкое чувство вины, возникавшее всякий раз, когда она что-нибудь скрывала от Дэйва или Билла.
Поздняя осень была прекрасна. Проходя между рядами машин на парковке, она увидела мальчишек, метающих фрисби. Огромный пятнистый пёс молчаливо и сосредоточенно сновал под пролетающим диском. От игры его охотничий инстинкт разгорался, огромными глазами он напряжённо следил за каждым новым броском. Элизабет снова задумалась о собаках. Мог ли её отец использовать какую-нибудь из тех собак, за которыми она ухаживала, для своих кардиологических опытов? Он ведь работал с огромным количеством животных. Неприятная мысль. Сколько же собак в университете? Потребность исследователей в животных «образцах» колоссальна. Подавляющее большинство этих собак — бездомные, они попадали в университет из приютов для бродячих животных, а уж как они там оказывались, никому не было дела. Стоимость животных, которых разводили и выращивали специально для исследовательских нужд, была непомерно высока, их использовали крайне редко.
Элизабет добралась до своего грузовичка и включила погромче радио, надеясь музыкой изгнать собак — всех собак — из своих мыслей.
Вечером, сидя за ужином с отцом и дожидаясь, пока Билл принесёт из кухни лазанью, Элизабет сказала:
— Я видела кое-что сегодня. Зашла в здание ЦПИ с подружкой… — Она ненавидела себя за эту маленькую ложь. — И увидела кое-что, о чем… О чем хочу тебя спросить.
Она взяла со стола хлебный нож и повертела в руках.
Отец наливал себе красное вино. Он был крупный мужчина, высокий, хоть и не слишком изящный, но за фигурой следил.
— Что?
Билл пришёл из кухни, держа в рукавицах овальную сковороду и зажимая локтем подставку.
— Эл, иди сюда — возьми.
Он повёл рукой в её сторону. Элизабет положила подставку на стол, дед расставил тарелки и сел.
— Собаку. Совершенно истощённую, как скелет. Один тип, кажется, пытался её спасти — ну, я надеюсь, что пытался, то есть… Вливал ей какую-то жидкость. Но я хотела спросить вот что. Как ты думаешь, выживет этот пёс?
— Ну, для начала я должен точно знать, насколько повреждены ткани, как долго он голодал и при каких обстоятельствах… Ты знаешь, отчего он потерял вес?
— Нет, тот тип не сказал.
Отец отпил глоток и поставил бокал, затем спросил:
— Где ты его видела?
— В приёмном отделении. Точнее, в изоляторе.
— Интересно, почему в приёмном? — Отец снова начал жевать. Чувствуя себя виноватой, Элизабет не сомневалась, что он хочет выяснить, что она делала в приёмном отделении для животных:
— Что такое? — спросил Билл, упустивший начало разговора.
— Я видела собаку. Невозможно было поверить, что она ещё жива.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135