— Се вилл помолчал, глядя на пса. — Я дам тебе шанс заставить его отвечать на вопросы в соответствии с твоими методами. Но говоря откровенно, я не могу и не хочу ждать вечно. Пока что делай что хочешь, но кто-нибудь — я или Том — всегда будет присутствовать, и пёс должен отвечать с самого начала в таких условиях. Я думаю, ты сможешь этого добиться. Я ставлю все на свете доверие на твои способности.
У неё на языке уже вертелся ответ, когда она опомнилась. Он что, ставит ей ловушку? Это он серьёзно — он действительно думает, что честно просить собаку работать в его присутствии, или пытается заставить спорить её саму, чтобы разделаться с нею здесь и сейчас? Так или иначе, придётся с ним согласиться.
— Это важно, Дамиан, — сказала она тихо, словно пёс понимал каждое её слово, — ты должен сделать это для меня. Белая Боль хочет, чтобы ты говорил. Я хочу, чтобы ты говорил. Ты сделаешь хорошо, если будешь работать.
Дамиан неловко переминался, не в силах выполнить то, чего она требовала. Её требование ощущалось как неправильное. Он нежно её любил, но она просила чего-то невообразимого. Элизабет не знала, не могла знать, что произошло между учёным и собакой. Самой сильной эмоцией в жизни пса был страх перед этим человеком. Страх, порождённый месяцами систематических пыток. Его могло вытеснить только что-то сильнее страха. Голос внутри Дамиана почти кричал, он был громче голоса Элизабет.
Белая Боль здесь. Лежи неподвижно.
Дамиан припал к полу и лежал тихо, покорный Голосу опыта.
— Дамиан, послушай меня, все в порядке. Он не собирается делать тебе больно. Я обещаю тебе. — Тихий голос Элизабет пробился сквозь крик страха. — Ты должен мне доверять.
Дамиан не понимал всех слов, но понимал интонацию. Та прикоснулась к боли, которую он хранил в своей душе, пока был бездомной собакой. К боли, что привела его к огню профессора Хоффмана. К боли, что заставила его подойти к двери клетки, когда Элизабет обратила на него внимание. К боли, которая для сидящего в клетке, или в лаборатории, или в корпусе смертников забытого и одинокого пса была хуже физических мучений. Измотанный борьбой со своими инстинктами, Дамиан чувствовал, что должен слушать её, доверять ей. Делать, как говорит девушка, не обращая внимания на веления собственной души.
Дамиан не мог понять, почему Единственная просит его говорить, когда Белая Боль стоит здесь, готовый забрать его, как только он это сделает. Он и не пытался понять мотивы людей, не собачье это дело — размышлять о причинах человеческих желаний. Пёс просто хотел порадовать Элизабет — так же сильно, как не хотел провоцировать сильного и жуткого альфа-лидера, стоящего у стены.
Элизабет мягко опустила руку на голову Дамиана — простой жест, от которого пёс снова затрепетал. Однако эта дрожь отличалась от нервного напряжения, которое вызывал в нем мужчина. Дамиан был не в состоянии понять, почему Единственная так действует на него, почему он так предан существу другого вида. Узы между ними — девушкой и собакой — зародились в глубочайшей древности, когда их предки стали союзниками в борьбе за выживание в суровом и безжалостном мире. Абсолютное доверие тяжко далось диким людям и ещё более диким собакам, но оно возникло, это полное доверие. Дом, сердце и даже дети, в конечном счёте, вверялись заботам плотоядных животных, прежде казавшихся смертельно опасными. Любовь Дамиана к Элизабет была истинной любовью настоящей собаки к Единственной, к избранной, за которой стоит следовать. Она возникла в том уголке его души, откуда берут начало чистота, глубина и отчаяние, и горела подлинным, земным огнём.
Севилл переступил с ноги на ногу, и Дамиан вздрогнул. Вот и все. Дамиан посмотрел на Элизабет, посмотрел на Севилла. Голос громко и настойчиво повторил:
Здесь Белая Боль.
Это Плохо.
Лежи смирно.
И все же душа Элизабет тихо взывала к нему, и он чувствовал её, как ускользающий в порыве ветра запах, слабый, но ощутимый. Элизабет гладила его по голове, Дамиан поднял на неё глаза и неловко заскулил: страх перед Севиллом вытесняла более сильная эмоция, и от этого становилось больно.
— Сделай это для меня, дружок. Мы пройдём через это месте, — прошептала она.
Они встретились взглядами, и чудо свершилось. В это мгновение он стал её собакой, а она стала его богиней. Он должен её защищать, служить ей. В его венах текла кровь самых решительных и преданных собак в истории, и Дамиан словно вернулся домой: он осознал, что его долг — служить другому созданию, а не себе самому. Странное товарищество — эта волшебная связь бросила вызов привычному инстинкту выживания. Желая умереть за неё, он мог смело встретить любые лишения. Девушка осторожно нагнулась к Дамиану, и пёс шагнул под её руку. Её прикосновение удержало его на месте.
— Ты доверился мне, Дами, и дальше мы будем вместе. — Она вытащила карточки, а Дамиан смотрел по очереди то на неё, то на мужчину. — Не смотри на него, смотри на меня. Здесь только ты и я, дружок, — произнесла она медленно, — ты и я, так было всегда. А теперь, — она подняла жёлтую карточку, — что это?
Дамиан корчился в сомнениях, а Элизабет хотела, чтобы он говорил, и в её голосе он слышал отчаяние. Он чувствовал, что она расстроена. Если Севилл сделает с ним что-нибудь плохое, произойдёт это потому, что Единственная просила его говорить, но все же это Её просьба. Дамиан, пёс, выросший в одиночестве, всегда желал подчинения человеку, но никогда не знал его и теперь внутренне соглашался на то, чтобы его воля слилась с её волей.
— Жел… — Это был хриплый шёпот, предназначенный ей одной. Дамиан готов был вызвать гнев Севилла ради неё.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135