Я знаю: мы сделаем все возможное, чтобы помочь вернуть Потерянных. Долг этот — честь для нас, только вот... я боюсь... — Сев на кровати, я отвернулась. — К тому же Релла сказала, что мне нужно разыскать свою мать. Я понимаю, что рано или поздно все равно придется это сделать. И не знаю, что сейчас более важно, как мне следует поступить в первую очередь. Тем более я теперь не одна — нам обоим придется решить, что нам делать и в какой последовательности. Иногда я твержу себе, что подобное мне не по силам. Помилуй, Вариен, я ведь выросла в этом небольшом поместье, здесь на сотню лиг вокруг полная глухомань! — Голос мой усиливался вместе с огорчением, хотя я не могла понять, отчего вдруг на меня нахлынули сомнения в собственных силах. — Я не какая-нибудь мудрая и храбрая воительница из сказаний бардов, я из плоти и крови, и мне гораздо чаще свойственно ошибаться, чем верно судить о вещах. Я знаю кое-что о лошадях и садоводстве, достаточно знакома с земледелием, чтобы не умереть с голоду, но этим почти все и ограничивается. Я не великая и доблестная героиня баллад, я... я всего лишь незаконнорожденное дитя безумца, брошенное матерью во младенчестве!
— Это и беспокоит тебя, любовь моя? — нежно спросил Вариен, усевшись рядом и заключив меня в свои объятия. Я прижалась к нему поплотнее; меня переполняло жуткое, давящее чувство отчаяния и гнева, вызванное тем, что от меня ожидают слишком многого, и я вдруг разрыдалась. Хорошо, что Вариен не пытался меня утешить, отвлечь меня от слез своими речами — просто обнял покрепче и держал так до тех пор, пока буря у меня в душе не улеглась. Излив все свои слезы, я оставалась неподвижной в его объятиях, прижавшись грудью к его груди и чувствуя, как его сердце бьется рядом с моим, сильно и равномерно.
Лишь теперь он заговорил; голос его был приподнят:
— Ланен, госпожа моего сердца, я никогда не перестану удивляться, сколь много непознанных глубин таит твоя душа. Ты так юна, ты даже не достигла еще того, возраста, в котором мы, кантри, начинаем учиться летать, но с каждым днем я открываю в тебе что-то новое:
Он слегка отстранился, чтобы увидеть мои глаза. Это было довольно смело с его стороны. Как-то раз, вволю нарыдавшись, я узрела свое отражение в зеркале... Видала я на своем веку женщин, которые только хорошеют, когда плачут, однако мои глаза выглядят в таких случаях жутко покрасневшими и опухшими, и из носа у меня течет... Но он все рано поцеловал меня, спасибо ему за это.
— Моя дорогая, если бы ты верила в то, что мы когда-нибудь оправдаем все надежды, которые возлагает на нас Шикрар, я бы, конечно, порадовался твоему воодушевлению, однако попытался бы найти способ дать тебе понять, что это маловероятно. В лучшем случае, милая, я могу допустить, что нам предстоят долгие годы поисков и исследований, которые в итоге могут ни к чему не привести, несмотря на все наши усилия. Иногда с подобными вещами следует примириться заранее, до отъезда, если уж сразу известно, что все это невозможно. Лишь в этом случае мы будем знать, что хуже наших ожиданий уже ничего не будет.
— Хотела бы я знать, отчего мне так гадко из-за этого, — пробормотала я.
Он провел ладонью по моим волосам.
— Не знаю, милая, однако и мне начинает передаваться твое чувство. Мне ведомо, как глубоко трогает тебя история Потерянных. Но разве слова Шикрара возложили на тебя какую-то ответственность за них?
Последние слезы скатились по моим щекам, и я кивнула.
— Да, именно так. Я чувствую, что на мне лежит ответственность за их будущее, — проговорила я. — Но что, если я не смогу ничего сделать? Что, если мы ничего не изменим, несмотря на все то, что уже произошло с нами? А ведь мы столького натерпелись...
— Кадреши, — произнес он нежно, — мы, кантри, давно убедились, что это невозможно: бессчетные, как листва, годы протекали мимо, а мы ни на шаг не приблизились к решению. И тем не менее каждый год, невзирая ни на что, мы вновь и вновь пытаемся воззвать к своим дальним родичам. Если дело это и впрямь безнадежное, терять нам все равно нечего, — голос его сделался тихим, приглушенным, и слова едва достигали моих ушей, однако даже малейший шепот не мог бы ускользнуть от меня. — Этот мир не держится на твоих плечах, милая моя Ланен, равно как и судьба Потерянных не находится в твоих руках. Если мы и должны попытаться помочь им, то лишь ради наших собратьев, а не из-за славы или потому, что Шикрар, как тебе кажется, считает тебя какой-то героиней из волшебной сказки. — Вариен улыбнулся, согревая мне сердце. — Он вовсе так не считает и наверняка огорчился бы, узнав, что ты восприняла его слова подобным образом. Я хорошо его знаю и уверен: как и я, он надеется, что твой свежий разум привнесет некое просветление — ты ведь смотришь на все совершенно под другим углом, с точки зрения гедри, а не кантри, — быть может, у тебя в голове возникнет некая мысль, которая никогда не приходила и не придет на ум нам. Вот и все, дорогая. Он не ждет, что мы ради него начнем творить чудеса. Но в то же время он никогда не перестает надеяться на чудо.
Он устремил на меня долгий взгляд изумрудно-зеленых глаз, чарующих и успокаивающих своей невероятной глубиной, которая словно поглощала меня.
— Когда ты знаешь, что тот или иной твой замысел невозможен, и понимаешь, что ты, вероятнее всего, не в силах ничего изменить, ты внезапно начинаешь думать об этом по-иному, не так, как в тех случаях, когда у тебя еще есть хоть малая надежда. Если что-либо представляется тебе безнадежным делом, то это даже становится похоже на игру, на тайну, на вызов — отыскать иной путь, в обход невозможного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172