Опорьевское пиво is the best.
Жаль, нету Стеньки – он бы оценил".
В двух последних замечаниях Мстиславушка совершенно прав: я по достоинству оценил Опорьевское пиво. В бытность Траяном, ваш покорный слуга имел возможность заказывать любые сорта меда, пива и бражки – деликатесы доставляли в мою татранскую резиденцию гигантские пчелы, огненные вилы-самовилы и молодые жрецы-неофиты. Считаю, что опорьевское пиво (и в частности, сорт светлого ламбика, о котором говорил Мстислав и который с его легкой руки получил название «Слеза любимой женщины») никак не хуже «Харпа» или «Сэмьюэля Эдамса», уступая, пожалуй, только пятому номеру питерской «Балтики». Впрочем, я отвлекся – а все потому, что благодарен Славке, который упомянул мое имя хотя бы в контексте вынесенных на поля заметок о пиве.
Вообще говоря, я нахожу вопиющим тот факт, что мои друзья, очутившись в новом игровом пространстве десятого века, так редко вспоминали обо мне, несчастном студенте, вынужденном исполнять обязанности древнего языческого божества. Впрочем, я понимаю, что приятели были заняты собственными проблемами и едва ли могли выкроить свободную минутку для того, чтобы просто задуматься: а что же все-таки произошло с ними после удара в Колокол? Лично у меня было гораздо больше свободного времени – и я думал о своих горемычных друзьях практически ежеминутно. Во многом потому, что наблюдал все, что с ними происходило, в волшебном зеркале из горного хрусталя – оно находится в моем серебряном дворце в нижних пещерах. Я вообще чаще бывал именно в серебряном дворце – в золотом гораздо холоднее и слишком много невольниц, они путаются в ногах и мешают управлять страной…
Почему Траяном стал именно я? Об этом расскажу в моем дневнике, который надеюсь вскорости подготовить к изданию вместе с продолжением рассказа о Славке, Даниле и Алексиосе во втором томе «Древнерусской игры». Пока замечу вкратце, что ничуть не испытываю, гордости в связи с тем, что в новых декорациях языческой Руси я стал не холопом, не кузнецом и даже не князем, а… народным кумиром, почти божеством (точнее, узурпировал место прежнего мошенника-чародея, выдававшего себя за это божество). Как христианин, нахожу этот факт скорее грустным и заставляющим всерьез задуматься о многом… Но сие уже предмет личного свойства; сказано довольно.
Итак, я стал тем самым Траяном, который, по ехидной формуле Мстиславки, «сажал свои гиацинты в далекой Татрани и со страшной силой раскачивался в кресле-качалке». Отнюдь не смешно. Перестань я сажать «гиацинты» на Траяновой тропе, моя магическая власть над другими волшебниками – Стожаром, Дажьбогом, Стрибогом – была бы утрачена окончательно и я не смог бы впредь помочь тому же Мстиславке – ни посредством вмешательства моего верного семаргла, Огненного Вука Берубоя, ни даже добрым советом, ниспосланном в сновидении. (В скобках замечу, что пробраться в сновидения Мстислава и без того было непростым делом – приходилось протискиваться сквозь толпы обнаженных девушек, наполнявших его мечты своим присутствием.)
Но – ни слова более о Траяне. Моя задача состоит пока лишь в том, чтобы поведать о великом Жиробрегском съезде, на котором игроки приняли ряд важнейших решений по защите славянства от недобрых геополитических влияний извне. Я не присутствовал на совете в Жиробреге – однако кое-что знаю о нем благодаря волшебному зеркалу и рассказам моих осведомителей. Для начала упомяну об одной любопытной находке. Уже по возвращении обратно в XX век, просматривая в читальном зале Российской государственной библиотеки старинный, 1899 года издания, сборник песен Кирши Данилова, я натолкнулся на одну необычную и очень короткую былину, затерянную где-то на последних страницах меж бытовых сказок и повестей об Анике-воине. Признаться, я как-то ранее не обратил на нее внимания, а теперь просто не могу читать со спокойным сердцем – читатель поймет почему:
То не темная дубровушка расшумелася,
То не белыя зарницы рассиялися,
Собирались то удалы добры молодцы
На почестей мир, на богатырско столованьице.
А как первым приезжал удалой хоробр Мстиславушка,
Тот ли Мстиславка да сын Клыкович.
Как вязал он сваво коня на медян чембур,
Насыпал ему пшена-то белоярова.
Открывал белодубовы ворота на треть пяты,
Выпивал полуведерну чарку того ли зелена вина,
Да бросал ту чарочку за сотню шагов,
Начинал тут Мстиславушка похаживать,
По широкой улочке погуливать,
На красных девушек поглядывать.
Говорил о ту пору Мстиславка таковы слова:
"Али есть у вас во честном городе Жиробреге
Удалой богатырь да покрепчай меня,
На кулачки ведь со мною потягатися".
А ничего-те добры молодцы не сказалися
Стоят, светлы очи в землицу потупили.
Как говорил еще удалой Мстиславушка сын Лыкович:
Аль не сокол я, не белый кречет ли?
Коль могу слететь выше леса стоячего,
В сине небо скочить за облако ходячее
В тех ли моих сапожках волшебныих,
Да за пазухой-то у меня велик кошель,
А холопов у меня есть четна дюжина –
Удалых ли тех да разбойничков залесскиих".
А вторым приезжал тут молодой Данилушка,
Могучий богатырь Данила Казарин, сын Денисьевич,
Он вязал добра коня на сребрян чембур,
Насыпал тому коню пшена сорочинского,
Отворял белодубовы ворота да на полпяты,
Выпивал ведерну чарочку того ли зелена вина
Да бросал ту чарочку за триста шагов.
Говорил тут удалой Данила таковы слова:
"Как ты смеешь тут, собака, похвалятися!
У меня-то за пазухой не велик кошель,
Не велик кошель – булатное чингалище,
А холопов ведь у меня четыре дюжины –
Тех зверей лесных да воронов железныих".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191