удивился Злыдень.
И когда жидкость исчезла на две трети в туловище Сенином, вошел Шаров с Каменюкою.
– Видели такое? Константин Захарович, видели такое? – набросился Карась на Шарова. – Не, только гляньте!
Шаров опешил. Перед ним на соломе лежал корреспондент. Представитель центральной прессы не шевелился. Первая мысль, которая мелькнула у взволнованного директора: спасать, немедленно спасать! Но его остановил такой знакомый, отрезвляющий сознание короткий звук – фьюить! – это остатки жидкости завертелись и исчезли в громадном теле журналиста. И вид наблюдавших работников школы успокоил Шарова.
– От хорошо, шо вы прийшли, а то бы сроду не пови-рили, – обратился Петро к Шарову. – Вот так фокус!
– Что тут происходит, товарищи? – строго спросил Шаров. «Журналист» поднялся, улыбнулся директору:
– Я не хотел, но свояк пристал.
– Какой свояк?
– А Яйло, – «журналист» указал на кума. – Я же Сеня Скориков, свояк Яйла, хоровик. На работу к вам. Я уже рассчитался…
– Ну вот что, убирайтесь отсюда, товарищ, – возмутился Шаров.
Закашлявшись, выбежал из конюшни Сашко.
Злыдень протянул Шарову стакан. Шаров отшвырнул руку со стаканом, и жидкость выплеснулась на солому.
– Я рассчитался там, – повторил Сеня. – Я завтра же могу приступить к работе. А то у меня разрыв в стаже будет.
– Не берите его, – посоветовал Злыдень.
– Где икра? – резко спросил Шаров, глядя на пустые бутылки.
Рядом стояла Эльба и с наслаждением слизывала остатки икринок, оставшихся на лапах.
– Це Сашко усе, – пояснил Злыдень, догоняя Шарова. – Сказав, що вы приказ такой дали. Шаров не слушал Злыдня.
– А ну, Сашка ко мне, – сказал Шаров Каменюке. Сашко явился как ни в одном глазу.
– Хулиганством занимаетесь? – вскинул черную бровь Шаров.
– Вы насчет Волкова? Так мы его скоростным методом отрезвили: никаких потерь!
– Хватит!
Шаров дознание прекратил. Гений Шарова подсказал единственное решение: замять, забыть, как будто ничего и не было.
– Завтра на базу поедешь, а заодно Омелькину мешки закинешь. Запомни: четвертый этаж, квартира двадцать.
– Будет зроблено, – ответил Сашко.
Но и на этом история не закончилась. Перед самым выездом Сашко вдруг метнулся к секретарю Шарова.
– Анна Прокофьевна, – шепотом сказал ей Сашко, – Шаров просил, чтобы вы завернули две штучки…
Анна Прокофьевна зло глянула в очи своему односельчанину, открыла ключом комнату матери и ребенка и опустила в мешок посуду с жидкостью.
На крыльце стояли Злыдень, Шаров и Каменюка.
– Ну что, поехали? – спросил Шаров.
– Все готово, Константин Захарыч, – ответил Сашко.
– Двигайте, а то хмарится щось.
– Добре, добре, – ответил Сашко.
– А что там у чували у тебя кандыбобится так? – спросил Шаров напоследок.
– А это я политуру одалживал в колхозе. Может, не отдавать, оставить?
– Нет, вези, дорогой, долги надо отдавать, а то другой раз не поверят.
– Та хай им черт, цим долгам, – ответил Сашко. – Времени жалко.
Что-то уловил все же Шаров в ехидной торопливости Сашка, но не мог предположить такой дерзости, а в грудях пекло и щемило, и слово «политура» отдавало подозрительностью. И не выдержал Шаров, сломался.
– А що за политура? – спросил он у Каменюки. – Вроде бы не брали?
– Ниякой политуры у колхози немае, – сказал Каменюка, разевая рот на жаркое небо.
– Николы у колхози не було политуры, – добавил Злыдень. – Це ж горилка така – политура!
В тот день и решилась судьба Сашка Майбутнева: из кладовщиков перевели его в педагоги, так как кадров не хватало. Да и я, не ведая всех Сашкиных приключений, заступился за него. Собственно, я знал о других приключениях и попал с ними впросак, как выяснилось потом.
А дело было так. Справились мы на базе с делами и подъехали к дому Омелькина, чтобы мешки ему завезти с картошкой и огурцами. И вот тут-то муки интеллигентские разъедать меня стали, кислотой прошпаривать все мое нутро. Сидим мы в кузове, спинами прижались к борту, а сами глаз с мешков не сводим: в каждом килограммов по сто, как свинец эта картошка молодая. И не глядим друг на друга, а все равно глаза Александра Ивановича перед моим носом маячат – такая жалостливость в них, что плакать хочется, и кричат глаза: ну как эту треклятую картошку молодую, по сто килограммов в мешке, на четвертый этаж, в квартиру 20 тащить? И не в тяжести дело, а в постыдности. Без меня Сашко, конечно, отмахал бы мешки и сам, без помощи, а вот, со мной сил нету, так как я в аксельбантах весь, и нимб вокруг моей головы будущей солнечности, и пеньки в памяти, а тут такая унизительность.
Попробовал Сашко ход один, но не удался ему этот ход, потому как шофер удивительно интеллигентный попался: все книжку читал, чуть остановка, так раскрывает и читает – про условные рефлексы. «Где их только выкапывают таких?» – это Сашко заключил, когда обратился к шоферу:
– Снеси мешки на четвертый этаж, магарыч будет. Оскорбился шофер, сел в кабину и углубился в собачью психологию.
Мукой тяжкой перекручивало меня, когда, обозлившись, я взвалил мешок с молодой картошкой, и Сашко взвалил (не мог же я покинуть первого в жизни принятого работника), и от злости даже на пятый без остановки влетели. А на пятом этаже силы кончились, и мы с лестницы спустили по мешку: мягко скатывается молодая картошка, легко.
– Картошку привезли, – сказал Сашко хозяйке.
– Сюда пожалуйста.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142