Я стал себя убеждать, что все это кошмарный сон, а потом вспомнил, что нахожусь один в доме, где убиты двое людей, и что я пришел выдурить у деда денег. Я понял, что буду первым подозреваемым. Тогда я снова пошел наверх, избегая смотреть в стороны трупов. Я погасил везде свет, сошел вниз и вышел через кухню. Внизу я повесил ключ от боковых дверей в кладовке для ведер с мусором, как это делала Констанция, потом всунул ключ от калитки в почтовый ящик и ушел.
Риго слушал с огромным интересом, пытаясь обнаружить ошибку, которая выдала бы парня.
— Но ведь вы должны были знать домашние привычки, чтобы так разместить ключи. Вы там часто бывали?
— Нет,— покачал головой молодой человек.— В течение последних двух лет я был у деда всего шесть или семь раз. Однажды вечером Констанция проводила меня до калитки и сказала: «Посмотри, где мы кладем ключи, чтобы в следующий раз мне не нужно было идти тебя провожать».
— И все же это удивительно,— задумался Риго.— Никто не знал о ваших визитах. О них нет ни малейшего упоминания в первых отчетах полиции. Жинетт Гобер, уборщица, не сказала о вас ни слова. Джеймс Монгарнье тоже о них не знал. Честное слово, можно подумать, что они были тайными.
— В каком-то смысле так и было,— признался парень. Он сидел, свесив руки между коленями, с опущенной головой и взглядом, устремленным в пол.— Дед был, по сути, хорошим человеком, но, старея, стал боязливым. Как и многие старые люди, он любил
покой и не желал никаких осложнений. Он хотел, чтобы никто не знал о моих приездах и о том, что он дает мне немного денег.
— Сколько он вам давал во время ваших посещений?
— Немного. Двести пятьдесят — триста франков. Хотя дома у него всегда было много наличных денег. Он держал их на случай покупки нового полотна. Однажды дед дал мне даже пятьсот франков. Было это тогда, когда со мной была Винни. Тогда он что-то бормотал о женитьбе. Думаю, что он был бы доволен, если бы я женился на Винни.
— А почему ваш дед не давал вам больше? Он был скуп?
— Я часто задумывался над этим. По сути дела Джеймс всегда знал более или менее точно, сколько денег находится дома. Возможно, именно он ходил за деньгами в банк. Иногда мне казалось, что дед немного побаивается Джеймса. Старый человек, вы понимаете... Впрочем, Джеймс, если его хорошо знать, может внушать ужас.
— Какие у вас были отношения с Джеймсом Монгарнье?
— Никаких. Абсолютно никаких,— без малейшего колебания сказал Жилль.— Я для него был мусором. Прошу вас понять, господин адвокат... я не могу сказать о нем ничего плохого, к тому же он оплачивает мне защитника, но все же...
— Послушайте, Жилль,— сказал Риго серьезно,— мы здесь не для того, чтобы говорить друг другу любезности. Прошу вас хорошенько понять, что я должен узнать все обстоятельства дела, чтобы начать работать всерьез. Вы сказали сейчас либо слишком много, либо слишком мало. Что вы имеете в виду под этим «все же»?
— Я хотел сказать,— решился Жилль,— что не имею права читать мораль, но Джеймс стоит не больше моего. Я знаю, что мне на это ответят: он художник, ему можно многое простить. И все же он иногда с этой своей Ингеборг заходит слишком далеко.
— Что это значит?
— Мне лично компании в несколько пар на диванах его квартиры на Поль-Думер нисколько не мешают. Я даже пошел бы дальше и сказал, что я — за. Если бы Ингеборг была только нимфоманкой, это было бы еще сносно. Но несчастье ее, я думаю, в том, что она еще и порядочно чокнутая. Она живет в мире суеверий, черной магии, негритянских колдунов и бог знает чего. А Джеймс с удовольствием вдыхает этот аромат эротики и таинственности. Это добавляет ему вдохновения, как он сам утверждает.
— Это интересно,— сказал Риго.— И я допускаю, что вы сами принимали участие в тех обрядах, если так хорошо информированы.
— Я? О, нет! Я бы, наверное, туда пошел, хотя бы для того, чтобы увидеть все своими глазами, но дядя Джеймс меня никогда не пригласил бы. Это дед мне рассказывал. До него доходило эхо тех оргий.
— Я думаю, он был этим огорчен? Жилль Баландри горько рассмеялся.
— Он? Абсолютно нет. Эти мещане гораздо более испорчены, чем о них думают. Я предполагаю, что он сам заставлял рассказывать эти истории... Это была пища для его третьей молодости...
Риго передернуло и он встал. В такие моменты он отдавал себе отчет, как не хватает ему опыта. Закаленный полицейский или дальновидный адвокат сразу бы заметили слабые стороны аргументации подзащитного, пробелы в рассказе, нашли бы неожиданные вопросы. А он стоял, растерянный, перед двадцатидвухлетним парнем, свихнувшимся в безжалостной общественной системе. Риго чувствовал себя больше растроганным, чем склонным признать его виновность. В этот момент Жилль Баландри понял, что через минуту его защитник уйдет, и он опять останется один в слепом и жестоком мире большой тюрьмы. И он крикнул голосом осиротевшего ребенка:
— Господин адвокат, вы ведь меня не оставите? Вы меня вытащите отсюда, правда? Говорю вам, я невиновен, и никогда бы не подумал о чем-нибудь таком... Клянусь вам. Спросите моих друзей, спросите Винни, мою маленькую Винни...
И Жилль разразился рыданиями, но тут в комнату вошел охранник и положил тяжелую лапу на его слабое плечо, сотрясаемое рыданиями. Риго скорее убежал, чем вышел. Уже за рулем он все еще слышал умоляющий голос Жилля. Он звучал даже тогда, когда адвокат выезжал на автостраду: «Я невиновен... Клянусь вам!..»
Дело стало приобретать черты трагедии Корнеля. В тот вечер Риго был близок к решению поменять профессию, бросить карьеру, усеянную огромным количеством ловушек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42