Матрицы-регуляторы выступали по принципу Вия, то
есть видели лишь приманку. И, проявив законный интерес к предложенной
"закуске", должны были скрыться обратно в свой туман. Это по идее.
Однако вскоре стало хорошо заметно, что некое воздействие - по типу цепной
реакции - распространяется и на операторов за пультами. Например, когда
испытывались матрицы из воинственного "дома Нинурты", несколько доблестных
сотрудников проекта вступили в единоборство. Сайко и Колосков поцапались
насчет нормативного количества лапши в супе, а два охранника - набили друг
дружке мордовороты и пустили красную юшку из-за первоочередности доступа к
пирожкам в буфете. Едва стали опробоваться матрицы из "дома Иштар", как я
весь вечер напролет увивался вокруг Дашки-секретарши, пока не взрыхлил в
ней ответное чувство. Она мне отдалась, чуть не задушив своими буферами. О
чем я порой сожалел - особенно, когда она вызывала меня по селектору не как
"майора Фролова", а как "Глеба" и даже "Глебчика".
Матрицы-регуляторы, вызывающие резонанс поведения и цепную реакцию судьбы,
пробудили особый интерес нашего научного руководителя. Ведь именно на них
основывался следующий важный опыт, который назывался "производство лидера".
В результате успешного эксперимента пациент по фамилии Некудыкин был
единодушно признан вожаком всеми подопытными. И тут же потребовал под
всеобщее одобрение "стаи": во-первых, увеличить время прогулки с трех до
пяти часов, во-вторых, не ограничивать срок пребывания в сортире,
в-последних, разрешить наведываться в лесок, что находится внутри
ограждения. В противном случае этот борец за справедливость пообещал, что
свободолюбивые психи начнут умываться супом и будут справлять большую нужду
в красном уголке. Что ж, изобретательно. Бореев, конечно же, пошел
навстречу освободительному движению.
Но потом, по его указанию, "отец народа" был взят на поводок нашим
оператором. Искусным сочетанием регуляторов из домов "Нергала" и "Бела"
Никудыкин был доведен до того, что с непрестижным плачем завалился в койку.
Результат посчитался бы успешным, если бы пациент не ушел от нас в глубокий
продолжительный сон, свидетельствующий о крайнем психическом истощении.
Словно бы его воля была выдернута, как стержень, и все сознание оплыло, как
квашня.
После этого эпизода с пациентской братией стало поголовно творится что-то
неладное. По окончании сеанса дрессировки у "ведомых" начинались
нескоординированные движения, переходящие - после резкого выброса
адреналина - в подобие танца ча-ча-ча, который завершался сильным
повышением уровня молочной кислоты в мышцах и общим изнеможением. Думаю,
такие выкрутасы наши предки назвали бы бесноватостью. А мне это казалось
актами протеста.
Иногда двигательная активность напоминала поведение зверя в клетке или на
охоте. Ползание по полу, скользящие переходы со внезапным выпадом, злобный
оскал зубов, чиркающий удар растопыренными пальцами. Перескоки, махи
руками, высокие прыжки с места в попытке достать потолок. Даже звериное
рыкание сотрясало воздух. Это выглядело как попытки вселения или подсадки
чужих, "животных" матриц в человеческие. Но Бореев нарочито высмеивал мои
треволнения, хотя чувствовалось, что он наблюдает за всякими фокусами с
живым интересом.
Нашим "ведущим" операторам глубокая работа с подопытным материалом уже не
сходила даром, цепная реакция судьбы их тоже захватывала. Они горько
жаловались то на на тремор, конвульсии и подергивания, то на головную боль,
слабость и раскисание. Некоторые наши сотрудники дошли от такой жизни до
рвоты, икоты, непроизвольного пускания ветров, а экспресс-анализы
фиксировали то скачок адреналина, то падение гемоглобина в их крови. Бореев
был непрочь понаблюдать за совместным угасанием подопытных и персонала, но
Сайко все-таки согласился со мной, что мы нарушаем какую-то технику
безопасности. После чего научный руководитель сократил количество
экспериментов и стал доплачивать операторам за вредность и прочую
паршивость.
Дополнительное обследование Ф-поля показало, что знакомые матрицы к концу
тренировок сматывали удочки, а зона неопределенности растекалась, как
чернильная клякса по глянцевой бумаге. Рисунок на локаторах-сивильниках
становился настолько сложным и многозначным, что аналитики-полевики
старались не попадаться на глаза. За что их справедливо прозвали полевыми
мышами.
Бореев рвался эту неопределенность исследовать с помощью массового
принесения в жертву наших организмов, Сайко его тормозил, а я никак не мог
внушить страх научному рукводителю. Можно было признать, что мы находимся в
тупике. Американцы в таком случае регулярно заливали бы грусть-тоску в
баре, который сверкал бы бутылками прямо на территории зоны. Мы же ходили
поголовно трезвые и злые, ожидая субботы, когда можно будет вырваться в
Москву и "нажраться до усрачки". Впрочем у нашей (с Бореевым) секретарши
был запас тройного одеколона. Девушке Даше он годился для отваживания
комаров, а я его разводил колодезной водой и незаметно принимал, зажевывая
потом сухим чаем. Генерал-майор Сайко, судя по розовым глазам, нашел столь
же изящное решение.
Но случайная находка преобразила это смутное время. Один из наших пациентов
по фамилии Некудыкин переусердствовал во время танца и стал таранить
головой стену. Конечно, милосердные санитары мигом напялили на него
элегантный прикид в виде смирительной рубашки. В подобных случаях принято
делать умиротворяющий укол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122