- Погодите, тетя Дуся, разве не лечащий врач отправлял его в больницу?
- Да нет же, Фима имел своего врача, Соломона Абрамовича Пениса... ой,
фамилию испортила. Пинеса. Лечил у него бессоницу, страхи... А потом
прибыли строгие такие люди на двух "волгах" - из госбезопасности, это мне
сосед Ларионыч шепнул. Главным у тех чекистов был черноволосый красавчик,
которого подчиненные майором звали и Андреем. Спустя месяц оттуда приехали
снова, комнату Фимину опечатали, и сказали, что гражданин Гольденберг
забран на принудительное лечение на срок до полного выздоровления от бреда.
А Пинес позже приходил, сказал, что жалобу сочинил в защиту Фимы, телефон
свой оставил. Я ему позвонить должна, как только чего-нибудь станет
известно, или Фиму начнут из квартиры выписывать.
Значит, Затуллин накрыл Фиму, как коршун цыпленка закогтил. И сейчас
послушные Комитету лекари-лепилы вкатывают в голову, полную хохмы (то есть
иудейской мудрости), сульфазин с аминазином, разжижающие мозги. А Соломона
Абрамыча, я, кажется, припоминаю. Он на Лизиной вечеринке присутствовал, и
оказывается, не ханурик, а "врач-психиатер". Пожалуй, с ним я могу
связаться.
- Подарите-ка мне, тетя Дуся, телефон этого Пинеса, коли не секрет. Я,
может, у него что-нибудь еще выведаю про Фиму.
- Ой, сынок, до добра тебя это любопытно не доведет!
- Я Фиму так просто бросить не могу. Мы же с ним все детство играли в...- я
наскоро попытался вытряхнуть из пыльного мешка памяти названия игр,
которыми баловался совместно с юным Гольденбергом. Но кроме "орлянки" и
преферанса ничего не вытряхивалось.- В общем, играли.
Через пять минут я расстался с тетей Дусей. Она еще завела меня в свою
комнату с картиночками из журнала "Крестьянка" на стенах и показала
какую-то тетрадку.
- Вот это он оставил у меня незадолго до того, как его увезли. Я во время
шухера тетрадочку за печку сунула. Да, милок, у нас печки в сохранности
стоят, никто их не разбирал. Фима велел какому-то Глебу тетрадку вручить,
но я лучше тебе, все-таки я тебя сорванца знаю. Хранить дальше у себя
страшно... Ты как думаешь, если Фиму от тихости вылечат, он что, буйным
станет?


Соломон Пинес занимал своей телесностью отдельную жилплощадь, поэтому я
спокойно узнал через справочную адрес и не стал его тревожить
предварительным звонком. Но вначале попытался разобраться в записях,
оставленных для меня Фимой. Чувствовал, значит, шельмец, что я рано или
поздно с ним пересекусь. Однако ничего толкового в заветной тетрадке не
нашел. Тот же треп, что и в 1978 году, насчет того, как в мир, словно в
горшок, должна влиться порция света, которая достанется то ли совсем темным
силам, то ли инстанциям посветлее. Плюс назывались точки, которые образуют
канал для прохождения энергетического импульса. Все сплошь библейские и
каббалистические названия. "Адам", "Ной-Потоп", "Авраам-Ур", "Лилит",
"Авраам-Фараон", "Бушующее облако", "Собирание искр" и так далее. Все
хорошо, только никаких привязок к месту и времени. Просто обозначение
судьбоносных моментов.
Ахинея ахинеей, но тетрадку я в сортир унес не сразу, а сперва
сфотографировал мозгами. То есть, специально не хотел, но она крепко мне в
память въелась. Может, потому что Соломон Пинес мне назначил крепкое
лечение.
Мы с ним встретились, когда я сидел на лестничном подоконнике в его доме.
- Опять подоконник,- сказал Пинес, с натугой переставляющий ноги со
ступеньки на ступеньку. Да и борода у него как-то пожухла и усохла, словно
ее долго жевали. А может, на ней просто отразился ход времени.- Вы
одноклассник не то Фимы, не то Лизы.
- Фимы,- напомнил я.- Как он?
- Прочно в клетке. Можно писать в комитет ООН по птичьим правам, но в
результате разве что побольше зернышек ему насыплют. Кстати, спасибо вам за
ту вечеринку. Не за то, что хотели сигануть из окна, а потому что
спровадили Сючица.
Пинес отпер дверь, и я без особого спроса вошел следом.
- Не стало Сючица, КГБ отвязался от Лизы, и она смогла спокойно упорхнуть.
Сейчас она в Бостоне, что говорится, не бедствует.
- Ваш телефон дала мне соседка Фимы,- предупредил я возможный вопрос.
Мы уже добрались до гостиной.
- После развода тут некоторое запустение,- вздохнул Соломон, и был прав.
Комната смахивала на мусорный бак, потому что была завалена книгами,
бумагами, банками, склянками, рисунками, тарелками с остатками какой-то
еды, бутылками пустыми и бутылками с чем-то на дне. Это напоминало логово
психа, а не жилище нормального советского психиатра.
"Ненормальный" советский психиатр налил мне и себе - в посуду, которую он,
видимо, недавно использовал для приема какого-то горького лекарства.
- "Иных уже нет, а те далече", примем за здоровье Лизы, Фимы, тех, кого мы
знаем и тех, кого мы надеюсь, никогда не узнаем.
После окропления внутренностей алкоголем я добавил:
- Мне тоже нужна психиатрическая помощь. Собственно, поэтому я и появился.
- Всем нужна. А мне не нужна, что ли?
- Я серьезно, Соломон Абрамович.
- И я серьезно. После того происшествия на окне мне было с вами все ясно.
- Но сейчас у меня другие закидоны. Вы практикующий врач?
- Я работаю не только в Скворцова, но и в Степанова. Как говорят у нас на
Молдаванке: "вы хочите песен, их есть у меня.
Для начала я рассказал доктору Пинесу о навязчивой роже-кляксе. Тот
отреагировал вполне положительно, потому что у себя в больнице служил в
отделении для буйных граждан, которым морды всякие не только советовали, но
и приказывали грозными голосами. Даже корчили страшные гримасы. Однако
Соломон поразительным образом считал, что указанные случаи не столь уж
далеки от нормы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122