Людей было не так уж много, можно запросто протиснуться к королеве через
три-четыре неплотно стоящих ряда. Почему я не подумал об этой встрече раньше?
Почему не догадался подготовить послание, чтобы сейчас выйти на газон и с
поклоном передать мою почтительную мольбу? Это не принято в Англии, где королеву
любят бескорыстно и счастливы одной возможностью увидеть ее и прикоснуться к
ее руке. Это неприлично. Англичане слишком дорожат репутацией: им,
кажется, легче провалиться сквозь землю, чем совершить что-нибудь неприличное. Про
меня будут ходить анекдоты, мои английские друзья и знакомые усомнятся в
моем здравом уме, и мне, уж конечно, навсегда будет заказана сюда дорога. Но
ведь это, может быть, единственный и последний в моей жизни шанс. Через полчаса
королева покинет колледж, еще через пару недель я распрощаюсь с Оксфордом, а
дальше - погружение во мрак...
Так
о чем просить? Чтобы мне продлили срок пребывания в Англии и я успел дописать свою
книгу? Какая странная фантазия - ехать на чужбину писать про Достоевского да
Чаадаева, самых русских из всех русских... Или чтобы мне позволили здесь
поселиться вместе с женой, мамой и сестрой? Или чтобы королева помогла
мне на сороковом году моей жизни обрести какое-то пристанище в родной стране, чтобы
я мог наконец разложить по полкам свои книги и впервые сесть за собственный письменный стол?
Но как она может помочь? И почему именно мне?!

Ваше Величество! Спасите Россию! Я не знаю,
как можно это сделать, но заклинаю Вас всем, что есть для меня на свете
святого, - спасите!!!
Наверное, лучше
написать плакат - совсем простой, как тот, под которым женщины из общества спасени
детей собирают на улице деньги. Затем встать на подоконник и прикрепить его
снаружи к стене клейкой лентой. Вначале меня заметит желтый полицейский на
мотоцикле, за его изумленным взглядом проследит кто-то из толпы, человек
в штатском начнет вызывать подкрепление по своему радиотелефону, люди ахнут, а
там и сама королева поднимет взор... Всего четыре слова:

YOUR MAJESTY, SAVE THE RUSSIA!

А когда плакат будет надежно закреплен и все
его прочтут - легко оттолкнуться от подоконника и прыгнуть вниз головой на
каменную дорожку. Хорошо бы умереть сразу, без мучений. Служба безопасности не
успеет мне помешать. Это и есть мой последний шанс. Просто я устал и выдохся. Я
не хочу больше витать где-то между жизнью и смертью. Они здесь должны наконец
понять, что все в России слишком серьезно.
А
через пару дней в наших теленовостях мелькнет коротенькое сообщение, что
заезжий русский, личность которого устанавливается, треснулся в Оксфорде головой
об асфальт на глазах у самой королевы, вместо того чтобы поднакопить деньжат
и приобрести квартирку в центре Лондона, как поступают более смышленые наши
соотечественники...

Хотите знать,
что было с нами дальше? Жена вернулась домой под утро, когда я уже принял
решение. Она ведь была, в общем, права. Я давно заметил, что родные и близкие мешают
человеку в двух случаях: когда ему слишком хорошо или, наоборот, слишком плохо.
В том состоянии, в каком мы оба тогда находились, лучше было попытаться решить
свои проблемы поодиночке. Вы ведь понимаете, о чем я говорю? Не только
о трудоустройстве и уж никак не о сексе. Я любил жену и не собирался расставаться с
ней навсегда; она со мной, думаю, тоже. Все прожитые вместе годы мы помогали и
сочувствовали друг другу. Но как раз это-то сейчас и мучило и мешало. Нам обоим
требовалось одиночество, чтобы справиться каждому со своим внутренним кризисом.
Мы устали не друг от друга, подобно Чарльзу и Диане. Мы устали от плохой
жизни, от нежизни.
Куда и
как разъехаться - тут особенно выбирать не приходилось. Жена, конечно, останется здесь,
в этом чужом и убогом, но все-таки привычном углу. Ей просто некуда деться, она
сама это понимала. Утром она сказала мне, что сегодня же начнет искать работу
поприличнее. Я же в тогдашнем состоянии мог собраться с силами только ради
того, чтобы начать совсем другую жизнь. К счастью, у меня было для этого
подходящее место - дом покойной тетки в Солигаличе, вот уже два года стоявший пустым.

Дом этот был мне не чужой: еще мальчишкой
не однажды проводил у тетки в гостях летние каникулы, заезжал проведать ее
и после, а в одну из наших встреч незадолго до смерти своей она обмолвилась, что
дарит дом мне и сестре, единственным своим наследникам. Я был, конечно, растроган, но
и помыслить тогда не мог, что ветхая лачуга на окраине провинциального северного городка,
оцененная местными властями в считанные гроши, когда-нибудь мне пригодится...

Мы с женой поделили поровну оставшиеся фунты.
Они съежились еще больше. К весне зарплата моей сестры, как сообщала она
по телефону, выросла примерно до восьми фунтов, но купить на эти деньги удавалось даже
меньше, чем на четыре фунта в январе. Однако при должной бережливости наших
запасов, по моим расчетам, могло хватить до осени. Что будет осенью - Бог
знает. В тот год особенно популярным был шлягер, в котором звучали такие
слова:

Осень! Доползем
ли, доживем ли до рассвета?
Что
же будет с Родиной и с нами?

В
самом деле, в нашей страшной жизни лучше было не строить планов.

...Пишу в нашей страшной жизни
- и ловлю себя на мысли, что жизнь в России была для меня ужасной всегда.
Лет десять - пятнадцать назад она казалась до того невыносимой, что я нисколько не
боялся атомной войны, которой постоянно пугала советская пропаганда. Есть
предел отчаяния, за которым думается не о созидании, но лишь о дальнейшем -
дотла!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62