Я думала, моя. Давеча у меня такая же лопата пропала.

Теперь, завидев меня в огороде, она нередко
сама подходила и заводила бесконечные жалобные разговоры. Внук ее бил; он
до последнего рубля отнимал и тут же пропивал ее пенсию, оставляя бабку
неделями без куска хлеба; а однажды, крепко нализавшись, даже попытался ее
изнасиловать.
- А я уж стара
для этого дела! - заметила она мне с вызовом.

Горе и лукавство, реальность и вздорный вымысел так сплавились в
ее бедной голове за долгую жизнь, что отделить одно от другого было невозможно. Вечерами
я заставал ее и внука рядом, мирно отдыхающих на скамеечке перед воротами. Порой
она сама искала для своего Леши водку, хаживала за этим и ко мне. Но всякий раз,
когда она мне на него жаловалась, по ссохшимся, как у мумии, щекам ее текли настоящие живые
слезы.

Огородные работы
кончились, мой помощник заявился с бензопилой, и я закрутился в вихре новых дел.
Щелястую уборную мы с плотником развалили за полчаса - без этого к дому
было не подступиться, - но взамен требовалось срочно воздвигнуть где-то
в стороне времянку. (Постоянный туалет, удобный и теплый, я собирался устроить
в доме после ремонта.) Однако днем я не мог ни на шаг отойти от напарника: дело,
за которое мы взялись, и для двоих-то было тяжеловато - его выполняли обычно
три-четыре физически крепких и умелых работника. На все остальное у мен
оставались вечер да ночь. Мой плотник, отработав восемь законных часов,
всегда давал мне задание на завтра: к примеру, отвалить землю от стен дома
в подвале (без света, согнувшись в три погибели). Я же про себя держал,
что надо еще обшить досками временную уборную в углу двора и привесить к
ней дверь, а для этого вначале снять петли со старой двери; затем я должен
был успеть до закрытия магазинов сходить за хлебом и молоком, нарубить
дров, истопить печь, сварить себе что-нибудь на ужин и на завтрашний день,
выстирать носки и рабочую рубаху и перед сном еще ополоснуться в реке...

К тому времени я прожил в Солигаличе больше
месяца, а в комнатах, где приходилось есть и спать, со дня приезда почти
ничего не изменилось. Все так же бугрилась на потолке покрытая плесенью бумага.
Все та же грубая доска приподнимала с одного боку ножки кровати. Нижнюю
часть окон день и ночь закрывали пожелтевшие газеты - не мог же я думать о
занавесках среди такого запустения? Возвращаясь сюда по вечерам после изнурительных работ
во дворе, я порой уже досадовал на себя, что не послушался Ольги Степановны и
не потратил неделю-другую на внутреннее убранство. Как было бы хорошо прилечь на
широкую скамью или сесть за прочный стол, по которому не расплескиваются от
малейшего толчка суп и чай! Почему я должен скользить по наклонному полу,
скрипеть по ночам ломаными пружинами старой кровати, запинаться в чулане
о стеклянные банки с огурцами пятилетней давности, подниматься на чердак
по неудобной и опасной лестнице с выскакивающими из пазов ступенями (сколько
бабушек угробилось раньше срока на таких лестницах!)... Почему мы должны так
жить?!
Именно тогда я выдумал теорию
малых дел. Видимо, на практике я применял ее раньше, сам того не
ведая, но теперь она оформилась как сознательный принцип. В нашей жизни
накопилось слишком много неотложных дел. Мы никогда не сумеем переделать все
эти дела по плану. Хуже того: мы уже не в силах составить и сам план, выстроить какую-то
иерархию, чтобы отделить важнейшие дела от маловажных, срочные - от тех,
что могут еще подождать. Нам просто не удержать сонмище несделанного в
наших головах. Все вокруг нас - хаос и запустение. В таком положении остаетс
один выход: немедленно приводить в порядок то, что под рукой, что в эту
секунду колет глаз, забывая на время про отдаленные предметы, даже если
они гораздо более важны. Так, на мелочах, может быть, удастся отвоевывать у
хаоса шаг за шагом все более широкое пространство. А там, глядишь, попадут
в поле зрения и большие, и великие дела...
Вы
понимаете, что в моем положении это была опасная теория. Конечно, не совсем то,
что предлагала мне вначале Ольга Степановна: кое-где подклеить, кое-что
замазать - и успокоиться; дача, она и есть дача... (Сама-то Ольга Степановна жила
не так, с раннего утра до поздней ночи не покладала рук, чтобы не потонуть
в окружающем запустении, удержаться на высоте, чтобы в доме было не
хуже, чем у людей.) И все же я, следуя новому принципу, рисковал
остаться ни с чем. Бежишь утром с ведрами на колонку, видишь на тропе щепку
и возвращаешься, чтобы положить ее во дворе на видном месте и позднее сжечь
в печи; по пути вспоминаешь про оставленную на грядке лопату и несешься в
огород, бросив ведра на крыльце; в огороде обнаруживаешь, что забыл прикопать принесенное вчера
из лесу деревце, и принимаешься за новую работу... Таким путем до колонки доберешься разве
что к вечеру - и то если принять, что жизнь подчиняется элементарным арифметическим правилам.
На самом же деле в ней, жизни, никогда не действуют простые сложение или
вычитание. Пока бегаешь со щепкой, в колонке могут вдруг перекрыть воду;
пока плетешься с ведрами на дальний колодец, набежит тучка, и вот уже щепку намочило
дождем и она не годится в растопку: теперь надо либо сушить ее несколько дней
под навесом (канители-то!), либо выбрасывать подальше за ворота, где она
до сих пор и валялась, нарушая порядок... Только вздохнешь с облегчением после
одной сделанной на совесть работы, только примешься за другую, глянь -
а предыдущее твое творение успело рассохнуться под палящим солнцем или, наоборот,
намокнуть, или выскочить из пазов, или порваться, и тебе пора оборачиваться и
идти поправлять старое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62