Они суть ловушка, всегдашний наш самообман. Их можно сравнить с
грезами утопающего. Человеку кажется, будто он говорит с Богом, а на самом
деле это вода врывается в рот и в дыхательное горло, которым он, устав
бороться, позволил на миг расслабиться. Он идет ко дну и счастлив. Он забывает, где
находится и что с ним на самом деле происходит. Он утрачивает спасительную ярость
сопротивления. Эти бедные радости, это вялое созерцание, эта утешительная философия... Нет,
нет, нет!!!

Иногда в
плохом настроении я думал: заграница для нас, русских, как вредное лекарство, как
наркотик. Она временно оживляет лживыми посулами, создает иллюзии новых возможностей, а
впоследствии безжалостно разочаровывает. Благое ли это дело - извлекать нас
из нашего мира ущербных и ущемленных, как вывозите вы на прогулку своих
инвалидов?
В Солигаличе у
меня было время поразмышлять о последствиях моего путешествия в Англию.
А поскольку и на необитаемом ocтрове-то своем я оказался во
многом благодаря именно этой поездке, то принялся, подобно Робинзону Крузо,
составлять таблицу положительных и отрицательных (на мой взгляд) результатов знакомства с
вашей страной, мысленно заполняя столбики Блага и Зла.

Итак, на первом месте в графе Благо стояло,
конечно, чудесное исцеление от болезни, которая на всю оставшуюся жизнь
обрекала меня на полубольничное существование. В России эту болезнь лечить не
умели, здесь больного оперировали и в большинстве случаев оставляли инвалидом. Всякий
раз, когда мне приходилось поднимать камни, бревна или тяжелые ведра с
раствором (а такой работы в Солигаличе было много, об этом я скажу в своем
месте), я со страхом думал: что, если все вернется? - и молился на долговязого английского кудесника, который
дал мне возможность жить по-прежнему и даже заниматься тяжелым физическим трудом.
(В Англии сразу после процедуры, если вы помните, я осыпал его проклятиями и
считал чуть ли не убийцей; но и настрадался же я тогда!) Болезнь не возвращалась.

В перечне зол по этому поводу было лишь одно
соображение: мое недомогание необычайно обострилось именно в Англии. Этот
пункт я оставлял только для формы, чтобы никто не мог обвинить меня в недобросовестности, про
себя же отметал его как неосновательный. Во-первых, болезнь тлела во мне давно
и шла своими, одному Богу ведомыми путями. Во-вторых, условия моей жизни
в Англии были все-таки комфортнее, чем дома, где я разболелся бы еще хуже.

Идем дальше. В Оксфорде я написал большую работу
о Чаадаеве, каковую, сразу честно признаюсь, взялся бы писать и в России: источников здесь
было теперь предостаточно. Ho: не побывав в Англии, я бы никогда не узнал,
что на caмом деле видел Чаадаев и что он на caмом деле имел в
виду в своих письмах и заметках, и статья моя получилась бы, конечно, неполной,
куда более бедной, а то и вовсе не о том.
В
Англии я приобрел новых друзей (или, выражаясь более сдержанно, знакомых, которых
мне хотелось бы называть своими друзьями). Кроме чисто человеческого интереса
к ним и удовольствия от общения, для меня, как, думаю, почти для каждого русского,
в самом факте зарубежных знакомств заключался и некий внутренний, для самоуважения, престиж,
и даже определенная страховка на случай непредвиденных бед. Российская власть,
от Ивана Грозного до наших дней предпочитающая террор любым другим методам управления, вынуждена принимать в
расчет зарубежные контакты подданных, хотя и смотрит на это дело довольно-таки угрюмо.
Самим же подданным такие контакты дают надежду на огласку и иную помощь в
случае беззаконных притеснений со стороны властей. Нечасто такая надежда оправдывалась (ибо
общность корпоративных интересов бюрократии разных стран обыкновенно пересиливает даже
острые политические противоречия между ними, и скоро, боюсь, можно будет говорить
о заговоре мировой бюрократии против народов), но речь не о том. Я просто пытаюсь
объяснить себе и вам, как сложилось, что русский обыватель до сих пор смотрит на
какого-нибудь заезжего скотовода с робостью и восхищением, как на высшее существо, и
откуда во мне самом, когда я вспоминаю симпатичных английских знакомых и
дружеские беседы с ними, появляются и душевный подъем, и стыдливое чувство
некой избранности, которой я вроде бы и не заслужил ничем, и смешная вера,
что мне теперь не дадут пропасть, как будто наблюдать за
этим обязался сам Господь.
Зло
- какое же может быть у этого во всех отношениях приятного факта зло? Ведь
нынче, скажете вы, в России уже не хватают человека только за то, что он показал
встречному иностранцу дорогу к метро, и не сажают в психушку за дружескую переписку?.. А
вот какое.
Поговорим дл
начала о докторе Кларе Дженкинс. Помните ту высокомерную девушку, специалиста по
русской феминистической прозе, об одной стычке с которой я уже упоминал? Был
и другой эпизод. Дело в том, что девушка эта, несмотря на всю свою академическую спесь,
была, в сущности, доброй. Кроме того, ее как слависта интересовали литературные связи
с Россией, и я сумел подсказать ей несколько имен и адресов. В благодарность за
это Клара свела меня однажды с одним издателем в Лондоне, занимавшимся переводами с
русского. Со мной была рукопись, о передаче которой этому издателю мы с
Кларой договорились заранее.
Издатель пригласил нас
на ланч в маленький ресторанчик. Это случилось через два дня после моего визита
в клинику. Я еще чувствовал себя плохо и вынужден был отказаться за столом даже
от пива.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62