Ц Чем могу служить, брат Дики? Ц спросил он.
Ц Боюсь, в двух словах я вам объяснить не смогу…
Ц Пожалуйста, я к вашим услугам. Устраивайтесь поудобнее. Что-нибудь вып
ить?
Ц Только тонисок.
Ц Прекрасно.
Он нажал кнопку переносного пульта, и почти тотчас же человек, встретивш
ий меня на улице, вошел в комнату и поставил передо мной высокий запотевш
ий стакан тонисока.
Мне начинало казаться, что все в этом доме происходит чуточку быстрее, че
м в обычном мире. Зато сам хозяин стареет значительно медленнее. Глаза у н
его, впрочем, были не слишком молодые: умные, решительные, слегка усталые.
Но очень загорелая кожа была упругой и гладкой.
«Очень загорелая кожа, очень загорелая…» Эти слова должны были что-то зн
ачить, потому что мое подсознание подставило им подножку, и они, проносяс
ь, зацепились и барахтались сейчас у меня в голове. Ладно, брат Дики, вспом
нишь позже. Побродишь среди ассоциаций и дойдешь до истинного значения з
агара. Я сделал несколько глотков тонисока и спросил хозяина:
Ц Вы знаете Мортимера Синтакиса?
Ц Да.
Я, признаться, не ожидал такого ответа и, чтобы выиграть несколько секунд,
снова поднес стакан с тонисоком ко рту.
Ц Вы не знаете, что с ним случилось?
Ц Знаю.
К своему удивлению, я почувствовал, что безумно хочу спать и с трудом сдер
живаю зевоту. Наверное, реакция на возбуждение, связанное с расследовани
ем. Защитный механизм.
Ц Так что же, мистер Клевинджер?
Ц Думаю, что он еще жив, но вряд ли это надолго.
Он тонко усмехнулся, и глаза его ледяно блеснули. Мне пришлось выхватить
из кармана платок и сделать вид, что я вытираю нос, чтобы хоть как-то скрыт
ь неудержимую зевоту. Я знал, что мне следовало бы по меньшей мере удивить
ся тому, что говорит Клевинджер, я помнил слова «следовало бы… удивиться
», но они странно отъединились от чувств и медленно проплывали в моей гол
ове пустой шелухой. Мне нужно было понять, что говорит человек напротив м
еня, но сделать это было невозможно. Я знал, что засыпаю. Занавес сознания
медленно и неотвратимо задвигался, и я не мог его остановить. Я хотел что-
то подумать, но уже не мог и этого. И сдался. Последним моим ощущением было
прикосновение чего-то прохладного и гладкого к щеке.
Видения были замедленными и цветными. Отец принимал свое лекарство и нес
порошок ко рту долго-долго, еще дольше глотал его и затем целую вечность
мучительно морщился. И все в нашей комнате морщилось, съеживалось, терял
о четкие очертания. Я видел себя со стороны. Я был желтовато-зеленого цвет
а, как кожа на висках у отца, крошечного роста, и тело мое было неясно, размы
то, неопределенно. В комнату по воздуху неторопливым дирижаблем вплыла м
ать. Она была загорелой и в руках сжимала белые длинные чехлы, и чехлы крас
иво оттеняли ее загар. Наверное, для отца и для меня. Мне было страшно, я не х
отел, чтобы на меня надевали чехол, я пытался закричать, но весь мой сон вд
руг как бы свернулся, сжался, превратился в тонкую яркую иглу и больно уко
лол меня…
Пактор Браун проводил мне по щеке чем-то бесконечно гладким и мягким, и тя
нущая истома теплой волной разливалась по телу, отдавалась прибоем в дал
еких и чужих ногах…
Я плыл. Волны ритмично подбрасывали меня, и мне ничего не было нужно. Может
быть, подумал я, это и есть счастье Ц когда тебе ничего не нужно… И порази
лся своей мудрости.
На мгновение занавес сознания разошелся, и в щель я увидел почти у самой м
оей головы кусок брезента. Я пытался заглянуть в щель получше, но занавес
мягко закрылся…
Отец, пятясь, уходил от меня и таял в желтоватой дымке, и я знал, что он никог
да не вернется, и мир казался мне чудовищно огромным, сложным, чужим. Мне б
ыло бесконечно жаль отца. И еще больше себя, потому что чем дальше и безвоз
вратнее отступал он от меня, тем неумолимее надвигался на меня враждебны
й мир. Я боялся его. Я не хотел в нем быть. Я висел над какой-то пропастью, уце
пившись за край, и пальцы мои медленно разжимались, и пактор Браун улыбал
ся мне, и я вдруг ощущал под ногами твердую опору и уже больше не боялся гр
охота мира и провала под собой.
И опять занавес слегка колыхнулся, впустив рев и грохот. Я сидел в кресле,
и кресло медленно поворачивалось. А может быть, поворачивалось круглое о
кошко-иллюминатор, и по нему не сверху, а горизонтально струились малень
кие ручейки. Грохот усилился, что-то плавно и сильно толкнуло меня в спину
, и занавес снова закрылся…
Я просыпался так же медленно, как медленно разворачивались мои видения.
Я знал лишь, что просыпаюсь, ибо уже отдавал себе отчет в нереальности обр
азов, владевших моим сознанием. А раз они нереальны, химеричны и тем не мен
ее я их вижу, значит, я еще сплю. И стоило мне окончательно осознать, что спл
ю, как я сразу же проснулся. Явь поднялась откуда-то из меня, открыла веки.

Я лежал на кровати в небольшой комнатке. Под потолком горела тусклая лам
почка. Рядом с кроватью стоял столик. Стакан с водой. Вид стакана заставил
меня почувствовать и сухой распухший язык во рту, и суконность в голове, и
дрожь тошноты в пищеводе. Я потянулся за водой. В поле зрения показалась м
оя рука в незнакомой красной пижаме. Я почему-то испытывал страх перед ст
аканом, и вместе с тем пульсировавшая тошнота заставляла меня поднести е
го ко рту. Вода была прохладной, и тошнота отступила. Мне почудилось, что в
от-вот я пойму, почему боялся стакана… Стакан с тонисоком. Наваливающаяс
я сонливость. Лицо Клевинджера. «Думаю, что он еще жив, но вряд ли это надол
го».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55