Офицер бормотнул:
- Их вилль шляфен…
Они прошли в комнату, пощелкали замком, потом без стука к нам на кухню вперся маленький фриц и, приложив ладонь к щеке, объявил:
- Герр обер-лейтенант шлефт. Бенемен зи зихь штилль!
Немец бросил маме грязное белье обер-лейтенанта и изобразил руками, что его надо постирать.
- Вашен лассен, авашен…
Когда он, наконец, ушел, я спросил маму:
- А что это за тип был? Который еще кричал на тебя?
- Мурашов? Работал у нас завхозом. Маленький такой, бедненький… Никто бы не подумал о нем плохо. А он успел уже переводчиком заделаться.
- Вот сволочь!
И в первый раз мама не одернула меня, услышав такое нехорошее выражение.
К вечеру нам с Левкой удалось выбраться на улицу. Немцы уже прошли, город почти опустел. Не ходили трамваи, прохожих не было, во дворах не играли ребята. Около горсовета стояла машина, чистая, блестящая, так что мы даже остановились около нее. «Оппель» - можно было прочесть серебряные буквы. Сбоку от дверей, где висела красивая табличка в надписью «Острогорский Совет депутатов трудящихся», теперь мрачно сверкало золотом одно слово: «Бюргермейстер».
Пока мы рассматривали вывеску, из подъезда вышел вооруженный немец и крикнул нам что-то. Мы не поняли. Тогда он показал рукой вдоль улицы:
- Шнелль, шнелль!..
Мы отбежали в сторону и остановились, глядя на немца.
- Что это он, а? - шепнул Левка.
- Да говорит: «шнелль», значит - скорее.
- Плохо все-таки, что ни ты, ни я немецкого языка не знаем. Ну и дураки же были, как я посмотрю. Учили ведь нас, а я, кроме «вас ист дас», ничего не знаю.
- Ты не только «вас ист дас», а и «дас ист федер» знаешь, - фыркнул я.
А Левка меня в бок:
- Смотри: Паппенгейм!
Я оглянулся и увидел, что за нами по тротуару вышагивает небольшой сутулый человек, и в моей памяти пронеслись те три недели, что мы провели в Золотой Долине.
И вот сейчас Паппенгейм шел навстречу нам уже не в своем драном платье, а в белом, хорошо проутюженном костюме и соломенной шляпе с легкой тросточкой в руках. Мне кажется, что даже горб его распрямился, так он вышагивал, надутый, важный, слегка постукивая палочкой по тротуару.
«Откуда он тут взялся?» - пронеслось в голове, и тут же я сообразил, что Паппенгейм сидел в острогорской тюрьме и его освободили немцы.
Старик поравнялся с нами, глядя на меня, и с испуга выронил свою палочку. Не мигая, он смотрел на нас, будто мы вернулись с того света.
- Дождались своих, господин Паппенгейм? - с ненавистью спросил я. - Пришли регистрировать заявочку?
Он потянулся ко мне своей обезьяньей лапой, но я треснул его по руке и бежать.
Через несколько минут мы уже сидели в засаде в одном из дворов напротив горсовета. И вот Паппенгейм появился, наконец, в дверях. Вид у него был далеко не радостный. Старик еще больше ссутулился, посерел и стоял у подъезда с непокрытой головой, держа в руках шляпу. Он огляделся по сторонам и тихо побрел по улице.
- Незадачка получилась! - радостно воскликнул Левка.
Мы выбрались из своего укрытия и медленно двинулись за Паппенгеймом. На углу Почтовой и Интернациональной он прислонился плечом к ограде.
- Доходит, - хихикнул Левка. - Сейчас будет разрыв сердца.
В это время на улице показался высокий человек в черном. Он шел к старику.
- Ты стой здесь, - скомандовал я Левке, - а я подберусь ближе.
Мне удалось неприметно выйти на угол, а там я влетел в чей-то двор и очутился прямо у забора, к которому приник старик.
- Безнадежное дело, - услышал я ненавистный голос Белотелова. - Все архивы вывезены, а куда - никто не знает…
Старик молчал.
- Может, ему сунуть взятку? - предложил Белотелов.
- Ты думаешь, Штубенхоккер дурак? - вспылил старикашка. - Я нарочно не дал ему адреша Золотой Долины. Он так и замер, как тигр перед прыжком, когда я штал говорить ему о швоем мешторождении. Вшё допытывалшя: где и что? Они вше только и норовят хапнуть здешь что-нибудь из рушшких богатштв…
- Но можно ведь…
- Ничего не можно. Без документов к нему нечего и ходить. Шражу наложит лапу…
«Ага, думаю, и своих боишься! Плохие же у вас дела, господин Паппенгейм!»
Вдруг старик хлопнул себя по лбу и рассмеялся:
- Фу, черт возьми! Как же я не догадалшя! Ведь можно же взять швидетельшкие показания у них…
- У кого?
- Да у этих молокошошов. Только что вштретил Молокоеда.
«Вот так, думаю, штука! Опять придется иметь дело с этим старикашкой. Только дудки! Никаких свидетельств ты от меня не получишь».
В тот же вечер Белотелов пришел к нам домой. Он вел себя так, словно мы с ним лучшие друзья, шутил, смеялся, был очень вежлив и предупредителен с мамой и все интересовался, как мы сейчас живем.
- Знаю, что вам приходится трудно, - дружелюбно сказал он. - Возьмите, пожалуйста! По старой памяти… Принес кое-что из съестного.
И выкладывает на стол хлеб и колбасу, при одном виде которой у меня набрался полный рот слюны.
- Спасибо, Белотелов, - ответила мама. - Мы пока ни в чем не нуждаемся.
- Оставьте, Мария Ефимовна! - возразил Белотелов. - Знаю, как вы бедствуете, а у меня пока еда есть…
Он распрощался и оставил свои подарки на столе, но я собрал их и, выскочив на лестницу, протянул всю эту снедь Белотелову:
- Вы, кажется, забыли.
- Нет, - улыбнулся он. - Оставил тебе.
Белотелов махнул рукой и стал спускаться вниз. Тогда я швырнул ему все его добро и захлопнул дверь.
Но разве у таких людей бывает самолюбие? Вскоре Белотелов, как ни в чем не бывало, пришел к нам опять. Дома никого не было, и он начал ко мне подъезжать. Ты, дескать, хороший парень и можешь теперь вполне обеспечить жизнь себе и матери. Ты опиши то, что видел в Золотой Долине, потом мы сходим с тобой к нотариусу и он удостоверит, что это твое описание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69