Откуда же мне было знать, что один из ребят следил за каждым моим движением!
- Васька! - послышался слабый шепот.
Я подошел к Левке. Он лежал бледный, и только глаза на его похудевшем лице сверкали неестественным блеском.
- Васька, как думаешь, выйдете вы отсюда?
- Откуда?
- Из подземелья…
- Да мы здесь прячемся от Фогеля, - самым небрежным тоном ответил я. - Как только можно будет, немедленно вылезем и пойдем дальше.
- Ты напрасно скрываешь все от меня, - чуть улыбнулся Левка. - Я знаю… Каким путем вы выйдете отсюда?
Я неопределенно махнул рукой.
- Нет, ты скажи, как? - послышался настойчивый вопрос.
Левка взял меня за локоть обеими руками:
- Собери свою волю, Молокоед! Не надо киснуть! Ищи выход! Если хочешь - сможешь. Помнишь Золотую Долину?
Я кивнул.
- Все-таки хорошее было время, правда? Мы тоже много глупостей наделали… Эта история с переодеванием. И все-таки хорошо. А как ты думаешь, сейчас уже разрабатывают Золотую Долину? Разрабатывают?
- Разрабатывают, - ответил я.
Левка легонько захихикал:
- Паппенгейму - нос! Ты подумай, Молокоед, нос - Паппенгейму, который все еще носится здесь и собирает документы. Но вы не давайте ему никакой бумаги. В случае чего ссылайтесь на меня. Большое Ухо, мол, взял и унес с собой.
«Бредит Левка», - подумал я, взял его за горячую руку и посмотрел в осунувшееся лицо. Губы у Левки запеклись, на щеках горели два розовых пятна.
- А вы меня не оставляйте, - снова услышал я прерывистый шепот. - Вынесите отсюда и… похороните наверху.
- Да ты что? - подскочил я на сундуке. - Ты уже почти поправился. Мы тебя обязательно донесем, хотя бы нам пришлось нести до дому.
Левка улыбнулся и подозвал меня к себе блестящими глазами. Я нагнулся, он слабо обнял меня, прижался ко мне:
- Все, Вася! Передай маме, что я ее очень любил…
У Левки снова начался бред. Большое Ухо говорил с матерью, вспоминал Белку, ругался с Паппангеймом, иногда кричал:
- Аи, уведите отсюда овчарку! Убейте ее! Уберите овчарку! Как болит нога! Ой, как болит нога! Дайте мне пить! Пить!
Я испугался и начал трясти сонных товарищей. Белка подошла к метавшемуся Левке, поправила у него в головах свою старенькую телогрейку.
- А все-таки пить ему дать надо. Хотя бы вина. Пришлось открыть еще одну бутылку и напоить Левку. Через несколько минут он уже спал.
Мы с Димкой снова принялись обшаривать нашу могилу. Не может быть, чтобы все камни плотно прилегали друг к другу, где-нибудь да есть щелочка! После долгих поисков, пошевелив небольшой камень, мы его вытащили, но в такое крошечное отверстие нечего было и думать пролезть.
- Все равно, - сказал я Димке, у которого по лицу катились крупные капли пота. - Будем долбить, пока не продолбим выход.
- А собака не пролезет в эту дыру? - спросил Димка.
- Идея!
Мы могли выпустить собаку, привязать ей на шею клочок бумаги. Кому-нибудь да попалась бы собака на глаза. Я живо написал: «Находимся в подвале замка Штейнбах. Освободите!» Но тут же порвал записку. К кому мы обращаемся? К фашистам! Они найдут нас и отправят обратно к Фогелям или в концлагерь, как отправили туда Лизу, Сигизмунда и других поляков. Нет, лучше умереть в этой дыре!
Димка, словно подслушав мои мысли, долбил камень. Вытащив из-за пояса топорик, мой друг долго тюкал им, пока от топорика со звоном не отлетел кусок железа. Осмотрев топор, сплюнул:
- Все пропало! Топор остается выкинуть!
При первом же ударе у меня в руках осталось только топорище. Я отшвырнул эту негодную деревяшку, схватил камень и, больно ушибая пальцы, принялся долбить им.
- Давай выпустим хоть собаку, - сказал Димка и подсадил нашего четвероногого товарища к отверстию.
Собака мигом исчезла, потом снова вернулась и, когда Димка почесал ей меж ушей, повизжала, повизжала и скрылась.
Светлая дыра манила нас, как бабочек. И мы долбили, долбили. Камни крошились у нас в руках, но мы подбирали другие, и в нашем подземелье слышалось ровное постукивание. Наконец мы утомились и сели не то завтракать, не то ужинать.
После сыра, который мы ели без хлеба, очень хотелось лить. Пришлось снова открыть бутылку вина. Ну, а потом последовал, конечно, сон.
Проснувшись, я в первую очередь глянул вверх, где чуть виднелось отверстие. Оно нисколько не увеличилось.
- Ничего, капля камень долбит. Давай, Димка, будем приниматься.
Мои руки, сплошь избитые и окровавленные, совсем вышли из строя, и я попросил Белку перевязать их. А Димка продолжал молотить булыжником, хотя и его пальцы были не в лучшем состоянии. Он что-то бормотал про себя, и я спросил:
- Ты чего бормочешь?
- Камень не человек, а и тот рушится - говорит русская пословица… Слушай, Молокоед, есть еще одна поговорка: «От жару и камень треснет». А если - подогреть?
- Попробуем!
Мы стащили камни со всего подвала и взгромоздили в виде горки против отверстия. Наверх поставили банку масла с зажженным фитилем и стали смотреть, как от него образуется темное пятно копоти.
- Нет, так дело не пойдет, - усмехнулся я. - Давай будем долбить, а когда устанем, можно и подогреть. Главное - не терять мужества. Мужество и труд - все перетрут…
- А ты уже заговорил стихами, - засмеялся Димка. - Скоро насочиняешь столько стихов, что мы издадим их как полное собрание стихотворений…
- Не забудь и обо мне парочку написать, - пискнула Белка, сидевшая около Левки.
- Как же! О тебе в первую очередь! - воскликнул я:
Я помню чудное мгновенье,
Передо мной явилась ты…
Тут Левка приподнялся и слабым голоском, в котором еще слышалась дурашливость Федора Большое Ухо, добавил:
Как медицинское виденье,
Как гений редкостной сестры…
Мы бросились к Левке и обрадованно загалдели:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69