Рада поздравить тебя с возвращением на нашу милую родину.
Я и Фридрих надеемся видеть тебя сегодня у нас в гостях, дабы обнять и прижать к нашему сердцу.
Этот мальчик - мой слуга. Он и лошади в твоем распоряжении.
Твоя сестра Марта».
«Какой же это еще Карл?» - думал я, подъезжая к двухэтажному дому - точной копии замка Фогелей. Вся разница была лишь в гербах. Вместо зубра с кольцом в ноздре на гербе виднелись скрещенные стрелы.
Меня впустили во двор, взяли письмо и просили обождать.
Мы уже привыкли у Фогелей не терять свободного времени даром. Я прикорнул в повозке и уснул. То ли поляна в лесу, то ли другое тому причиной, но я увидел во сне Золотую Долину. Мы с Димкой будто бродим по лесу и я спрашиваю:
- Ты не помнишь, Димка, незабудки относятся к съедобным или несъедобным растениям?
Дубленая Кожа ворчит что-то невнятное, я тянусь рукой к незабудке, а она вдруг смеется Белкиным смехом и хлопает меня ладонью по руке. И тут я в самом деле почувствовал, что меня трясет кто-то за руку. Открыл глаза и чуть не свалился с повозки: передо мной - Карл Паппенгейм!
Он чисто выбрит. На нем черный, хорошо сшитый костюм, в левом кармашке видна золотая цепочка от часов. Новая велюровая шляпа на затылке чуть скрывает коротко остриженные волосы.
При виде моего лица Паппенгейм вздрагивает, как от электрического тока. Нижняя губа у старика отвисает, глаза останавливаются. Впечатление такое, будто старый хрыч узрел перед собой привидение.
Но вдруг он просиял и радостно, как родному, которого давно не видел, сказал по-русски:
- Здравштвуй, Вашька!
Черт те что, не разберешь, оде тут сон, где - явь!
- Мне очень приятно, что к шештре повезешь меня ты, - говорит Паппенгейм, усаживаясь в коляску.
- Можно ехать? - спрашиваю я, отводя в сторону комплименты.
- Пожалуйшта, милый, пожалуйшта!
«Милый»! Даже вот как! Нет, думаю, Молокоеда ты не проведешь, старая обезьяна!
А Паппенгейм, словно не замечая моей враждебности, продолжал бормотать:
- Дело прошлое, Вашя, но ты нравилшя мне даже в Золотой Долине. Ты - отважный и храбрый человек! А таких у наш любят. Между нами было прошто недоразумение.
Ничего себе, недоразумение! Я вспомнил, как он палил в нас с Димкой из ружья, когда мы собирали халькопирит, и невольно улыбнулся.
- Ты мне не веришь? - воскликнул старик.
- Нет, я просто вспомнил забавный случай, - улыбнулся я, поглядывая на старика. - Скажите, господин Паппенгейм, это вы тогда стреляли в нас, когда мы были наверху ручья?
- Штрелял? Я? - ужаснулся Паппенгейм. - Не понимаю, о чем ты говоришь?
- Понимаете! - рассмеялся я ему в лицо. - Но учтите, что вас тоже понимают.
Он забормотал что-то про себя, а я подумал о том, как легко мог бы разделаться сейчас с нашим врагом, если бы у нас все было подготовлено к бегству. Ведь один на один я, пожалуй, осилил бы хлипкого старикашку.
Я всерьез усомнился в словах Паппенгейма.
- Какой же он вам брат? Вы - Паппенгейм, он - Камелькранц.
- Ах, ты вот о чем, - рассып?лся Паппенгейм. - Мы с Мартой родные, а с Фрицем - родные только по отцу.
Чтобы не слышать противной болтовни Паппенгейма, я хлестнул лошадей, и они, как ветер, помчали к имению Фогелей меня и моего врага.
Верблюжий Венок встретил гостя у ворот. Братцы обнялись, расцеловались и встали друг против друга, отирая платочками глаза. Только тут я понял, почему наш горбун всегда напоминал мне Паппенгейма. Братья были очень похожи. У обоих маленькие серые глазки без ресниц, выдвинутые вперед подбородки и сжатые трубочкой губы.
Проплакавшись, Верблюжий Венок и Паппенгейм пошли в дом, а я въехал во двор и стал выпрягать в сарае лошадей.
Батраки были еще в поле. В пустой конюшне чистил навоз Заремба.
Юзеф молча принял у меня лошадей и подарил таким взглядом, что я вспомнил про гвоздь.
- Юзеф, - мягко сказал я, - ты напрасно думаешь обо.мне плохо.
- Думаю о тебе так, как принято думать о всяком предателе.
- Напрасно.
На крыльце появилась Белка:
- Вас приглашают кушать!
- Кого? - растерялся я. - Куда?
- Известно куда. Туда, где господа кормят собак и таких лизоблюдов, как ты.
Я думал, Нюра говорит это из желания оскорбить меня, но через минуту услышал приглашение уже от самого Паппенгейма.
- Почему ты не идешь, Вашиль? - мягко проговорил он. - Я рашпорядилшя, чтобы тебя хорошо накормили.
- Спасибо, не хочу…
Паппенгейм настаивал, и мне пришлось уступить.
- А говоришь - «напрасно»! - бросил вслед с презрением Заремба.
Меня кормила Белка, но старик, воспылавший ко мне неожиданной любовью, сидел тут же, на кухне, присматривал за тем, как меня обслуживают. Обед был такой, какого я не ел с самого начала войны.
- А теперь ты дай ему компот, - сказал Паппенгейм, обращаясь по-русски к Белке. - И пушть он пошле хорошо отдохнет.
Невольники уже пришли с поля. Их лица, изможденные, бледные и злобные, повернулись ко мне, когда я сходил с господского крыльца. Во всех глазах я читал презрение и вражду и невольно склонил голову.
- Пся крев! - громко сказал кто-то.
Я не вынес незаслуженного оскорбления и, подгоняемый злыми взглядами, сбежал в ненавистную каморку.
Уже стемнело, во дворе все стихло, а я лежал с открытыми глазами и думал мучительно о том, что поляки и даже Белка, наверно, проклинают меня сейчас, как подлого изменника. Можно было бы, конечно, пойти и рассказать им все откровенно, но кто знает, нет ли здесь еще одного Франца…
Глубокой ночью я услышал у дверей осторожное царапанье, потом дверь тихонько отворилась. Мне показалась, что это Юзеф подкрадывается к моей постели, чтобы вонзить в меня гвоздь. Я испуганно вскрикнул:
- Кто здесь?
- Тише! Не кричи зря!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69