Я вышел из землянки и стал ждать, чем кончится допрос Белотелова.
Долго-долго не выходил Генрих Паппенгейм. Наконец, появился. Часовой на этот раз держал его под дулом автомата.
Улыбающийся и такой хороший, такой чудесный папка похвалил нас и убежал куда-то. Скоро в лагере часто-часто зазвонили в чугунную рельсу. Вооруженные партизаны собирались и выстраивались на линейке. Вышел откуда-то отец со своими командирами, те стали во главе отрядов и бесшумно исчезли в лесу.
- Вы оставайтесь здесь, - нагнулся к нам отец. - Настя! Посмотри за ребятами.
Из санчасти появилась «невеста» Фюслера и забрала нас в свою землянку.
- Что это с нами, как с маленькими, обращаются? - бурчал Димка.
- Подумаешь, какой большой! - усмехнулась Белка. А я, хоть и был согласен с Димкой, подумал, что отец всегда остается отцом: после стольких лет разлуки никто не согласится потерять единственного сына.
РАСПЛАТА
Где-то в глубине его души лежала непоколебимая твердость. Он упрямо повторял самому себе, что все доступное другим мужчинам, должно стать доступным и ему. Эта мысль преследовала его, как бред, и он часто заговаривал об этом со своими спутниками.
Джек Лондон. «Смок Беллью»
Ожидание стало невыносимым. Мы сидели у Насти уже добрых три часа, а от партизан ни слуху ни духу. Не было ни моего отца, ни Макарычева.
Наконец Димка, выходивший из землянки, вскочил к нам и прокричал:
- Взрыв! Ей-богу, взрыв!
Мы выбежали из землянки, прислушались. Ни гу-гу!
- Тебе, наверно, почудилось, - сказал я. - Так часто бывает: чудятся какие-то взрывы и вообще…
- Ничего не почудилось, - упрямо твердил свое Димка. - Сейчас как ахнет вон там, вдали! Да как же вы не слышали?
Новый страшный взрыв потряс окрестности. Где-то на севере вспыхнуло зарево.
- Наверно, Макарычев рвет! - обрадовался Димка. Вот интересно! Эх, хотел бы я быть там!
- Сиди уж, тоже мне - «неторопливый»! - отмахнулась Белка, намекая на наш разговор, когда я доказывал, что Димка будет очень хорошим разведчиком, так как он совсем не теряется и нетороплив.
К полуночи стали возвращаться партизаны. Они тихонько пробрались к землянкам и скоро утихли, видимо, уснули. А Макарычев привел какого-то маленького человечка.
- Оставили на развод, - по его обожженной щеке прокатилась улыбка. - Маленький, горбатенький, таких еще не бывало у немцев.
Мы подошли к подрывнику. Рядом с ним стоял человек, которого мы не могли не знать.
- Господин Камелькранц, как вы здесь оказались? - изумленно спросил я.
Горбун посмотрел на меня. И до того нелепо выглядел этот немецкий солдат с длиннющими руками, искривленными ногами, причудливо изогнутым горбом, что я невольно улыбнулся.
- А ты - как? - не удивляясь, повернул ко мне заросшее седым волосом лицо Верблюжий Венок.
- Да мы-то дома, господин Камелькранц! - засмеялся Димка. - А вы за тридевять земель…
- Гитлер мобилизовал… Пришлось идти…
- Вам что же Гитлер не нравится?
- Гитлер капут… - мрачно проговорил Верблюжий Венок. - Капут.
Я вспомнил, как Камелькранц покупал нас на рынке, в Грюнберге, как держал нас в карантине и как вел себя, когда Карл вздумал стрелять в Левку и, несмотря на все это, - не было у меня к горбатому такой ненависти, как к Белотелову.
- Дядя Федя, где вы поймали этого горбуна? - спросил я.
- Он в охране моста был… Ну остальных, кто был посильнее, пришлось убрать, а этого мы нашли в небольшой ямке… Сидит, руки поднял и кричит: «Русс, сдаюсь. Гитлер капут!» Что с ним делать? Убивать такого жалко, вот и взяли. Пусть хоть наши ребята посмотрят - увидят, кто у Гитлера сейчас воюет…
Верблюжий Венок сидел в углу и плакал. Маленький Камелькранц удивленно подпрыгивал у него на спине.
К утру вернулся отец. Он вошел в землянку и, не раздеваясь, стал допрашивать пленного. Я был переводчиком:
- Ви хассен зи? - спросил я.
Камелькранц глядел на меня и молчал.
- Ви ист ир наме? - громко прокричал я.
- Но ты же знаешь, как меня зовут…
- Спроси его, из какой он части? - попросил отец.
Камелькранц служил ефрейтором в 275-м полку, полк прибыл из Грюнберга, а сейчас брошен в эти леса со специальным заданием - изловить партизанского вожака Свата.
- Сват говорит с вами…
- Сват? - изумился Камелькранц и воззрился на отца.
Наш бывший управляющий отвечал на вопросы охотно и, по-видимому, искренне. Ответы его подтверждали, что немцы готовили в этом районе серьезную операцию.
Когда отец приказал увести Камелькранца, тот попросил меня узнать, что с ним будет? Я задал этот вопрос отцу:
- Может быть, придется расстрелять, - ответил он.
Когда уж горбун успел узнать жестокое русское слово «расстрелять», не знаю, но только оно не потребовало перевода. Он бросился на колени, стал умолять пощадить ему жизнь.
- Сфат, пощадите! Сфат, пощадите! - ползал Верблюжий Венок по полу.
Все присутствовавшие при этой сцене не могли сдержать смеха. Смеялся и отец.
- Ну куда его девать? Пленных мы не расстреливаем. Отправить в лагерь пока нет возможности. Отпустить?
Тут вмешался Макарычев:
- Отдайте его мне! Я его устрою на работу. Он, говорят, управляющим в имении был, сельское хозяйство знает. Пусть, пока не подойдут наши войска, поработает у нас.
Отец согласился и спросил:
- А где Белотелов?
- Сидит… Что с ним будем делать, Николай Васильевич?
- За ним пришлют самолет. Связались по рации с Центром.
На следующую же ночь на поляне недалеко от лагеря горели три костра. Партизаны ждали самолет с Большой земли. Он должен был эвакуировать раненого летчика Никонова, отвезти Белотелова, а заодно и нас. Как мы ни умоляли оставить нас в отряде, отец был неумолим.
- Я скоро вернусь, - повторял он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69