А говорили, что немцы музыкальный народ! Все лежащее передо мной оказалось ужасной ерундой: легонькие польки, вальсики да фокстротики.
Я положил руку на клавиатуру и быстро отдернул. Толстушка брезгливо поморщилась. Как я ни старался отмыть руки, на них страшно было смотреть. Под ногтями синела грязь, пальцы изуродованы нарывающими заусеницами. «А черт с ней, пусть любуется!»
«Что бы такое сыграть?» - перебирал я клавиши.
Мне очень хотелось, чтобы моя игра понравилась немцам. Не подумайте, что я жаждал отличиться. Нет. Надо было показать этим напыщенным дуракам, что даже я, простой русский мальчишка, понимаю в музыке больше, чем они!
- Хотите Мендельсона? - спросил я, обращаясь к Рудольфу.
Рудольф кивнул, и я начал «Песню без слов». Эту вещь я знал очень хорошо, и никакие ноты мне не требовались.
Если бы не руки! Ладони скрючились от множества мозолей и так больно было ударять кровавыми заусеницами о клавиши, что на глазах у меня выступали слезы. Но постепенно я преодолел боль и играл уже с наслаждением и даже забыл, где нахожусь и для кого играю. Очнулся от громких аплодисментов. За спиной у меня стояли Паппенгейм, Рудольф и рыжая толстушка.
- Ой, какой ты молодец! - чуть не плача, говорила толстушка. - Ты артист, да? У вас, говорят, есть мальчики-артисты. Сыграй еще что-нибудь.
- Шотландскую заст-тольн-ную! - едва выговорил Рудольф.
Он, должно быть, думал, что у него хороший голос, и решил спеть. Бас у него, действительно, оказался неплохой, но годился больше для командования, чем для пения. Правда, Рудольф очень умело инсценировал песню выпивкой. Пропоет «Бетси, налей…», наливает и тут же пьет. И так - после каждого куплета.
Потом еще несколько раз я вынужден был повторять «Застольную». И снова Фогель пел, но теперь уже обходил всех гостей и принуждал их тоже пить под свою песню. В конце концов немцы так расходились, что последние слова песенки: «Бездельник, кто с нами не пьет!» подхватили хором и «хором» же выпили. Поднялся галдеж, смех, крики. Все лезли к столикам и угощались.
Воспользовавшись суматохой и тем, что я уже здесь никому не нужен, я стал тихонько играть «Вниз по матушке по Волге». Играл все громче и громче, пока не увидел перед собой пьяную физиономию Рудольфа.
- Играй! - стукнул он кулаком по роялю. Потом вдруг ухмыльнулся и, повернувшись к гостям, провозгласил: - Господа! Не угодно ли вам послушать отходную по нашей шестой армии?
«Ага! - подумал я. - Вот что напомнила тебе наша русская песня! Ну так я вам ее сыграю!» И со всем чувством, на какое был способен, заиграл.
Я начал тихо-тихо, как будто где-то там, на дальнем противоположном берегу матушки Волги, чернеет одинокая хрупкая лодчонка.
Но ветер крепчает, волны бегут быстрее, поднимаются выше, пенятся и вот:
Разыгралася погодка,
Погодушка немалая…
Вдруг что-то ударилось в рояль, и меня обдало брызгами битого стекла. Рудольф не выдержал «отходной» и запустил в меня бокалом. Когда я испуганно оглянулся, немец лежал, упав ничком на залитую вином скатерть. Плечи его дрожали, голова колотилась о стол. Гости переполошились и сбились в кучу вокруг этого истерика. Баронесса силилась приподнять голову обер-лейтенанта, чтобы дать ему валерьянки. Он оттолкнул мать, вскочил на ноги и запел, коверкая русские слова, «Вольга-матушька». Широко раскачиваясь, исчез в дверях своего кабинета…
Мной уже никто не интересовался. За спиной слышалось, как Паппенгейм отчитывает за что-то рыжую толстушку и как она плачет.
Ко мне подошел одетый в форму гитлерюгенда Карл, показал фотографию:
- А ваших вот как вздергивают…
Я взял у него карточку. Толпа людей испуганно смотрит на казнь. А перед толпой - виселица, и под ней, на табуретке, - девушка с петлей на шее. На груди плакат: партизанка. Я вспомнил, что уже видел подобную фотографию в городской газете.
- Где ты взял ее? - спросил я.
- Рудольф привез, - похвастался Карл. - А вот и он здесь.
Тупым пухлым пальцем маленький барон показал здоровую фигуру брата, позирующего перед фотографом. Фогель готовился выдернуть табуретку из-под ног девушки. Я вспомнил, как вела себя перед смертью девушка. Она не испугалась виселицы и громко крикнула:
- Меня вы повесите. Но за мной придут другие… Другие - это мы. Мы вам еще отомстим за смерть советских людей!
Я встал из-за рояля. Мне видны были уголок кабинета Рудольфа и гости, обступившие диван, на который он улегся.
«Карта на противоположной стене», - подумал я и перешел к другой стороне двери. Но и отсюда мне открылась только правая, не интересовавшая меня часть карты. Желание взглянуть на линию фронта было так сильно, что я осмелел и шагнул вперед.
В тот же миг передо мной выросла овчарка. Шерсть на собаке поднялась дыбом, и я невольно отступил. Собака следовала за мной.
Я допятился кое-как до двери и, выскочив в прихожую, захлопнул дверь перед самым носом собаки.
КОГТИ ПАППЕНГЕЙМА
Ты можешь трясти меня до тех пор, пока не расшатаешь гору, и все-таки ничего, кроме правды, из меня не вытрясешь.
Ф. Купер. «Зверобой»
Через несколько дней после бала я снова удостоился чести быть приглашенным в замок. Едва я вошел, как со всего размаха на меня налетела Белка, выронив из рук на пол пустой поднос:
- Вася, берегись! Они что-то придумали.
Тут же подобрав поднос, Нюра как ни в чем не бывало исчезла на кухне.
- О, Вашиль! - приветствовал меня Паппенгейм, открывая дверь из столовой. - А мы тебя ждем…
Посредине комнаты был накрыт стол, за которым я с изумлением увидел Димку и Левку.
- Шадишь, Вашиль! - придвинул мне стул Паппенгейм и уселся рядом. - Вот теперь мы можем шкажать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69