«Убийца не имеет права чувствовать тоску по родине, убийца должен быть бездушным, как машина, вот и мне надо стать машиной», — думал Уормолд, нащупывая в кармане носовой платок, которым он сотрет отпечатки пальцев, когда настанет время. Но как его выбрать, это время? В каком закоулке, в каком подъезде? А если тот выстрелит первый?— Кто ваши друзья. Картер? Русские? Немцы? Американцы?— Какие друзья? — И он добавил очень искренне: — У меня нет друзей.— Совсем нет друзей?— Нет.— Еще раз налево. Картер, а потом направо.Они медленно ползли по узкой уличке; по обе ее стороны помещались ночные притоны: из-под земли звучал оркестр — словно голос отца Гамлета или музыка, которую часовые услышали под мостовой, когда бог Геркулес покинул Марка-Антония. Двое служителей в ливреях кубинских ночных кабаре наперебой зазывали их с тротуара напротив. Уормолд оказал:— Давайте остановимся. Мне позарез нужно выпить прежде, чем мы двинемся дальше.— Это публичные дома?— Нет. В публичный дом мы поедем попозже.Он подумал: «Эх, если бы Картер снял руку с руля и схватился за пистолет, — как бы мне тогда легко было в него выстрелить!»Картер спросил:— А вы это место знаете?— Нет. Но я знаю этот мотив. — Странно: там играли «И мое безрассудство их просто бесит».Снаружи висели цветные фотографии голых девушек и светились неоновые слова на международном языке ночных кабаков: «Аттракцион с раздеванием». Ступеньки, полосатые, как дешевая пижама, вели в погребок, где воздух был сизый от сигарного дыма. Что ж, место для казни подходящее, не хуже любого другого. Но сначала он должен выпить.— Идите вперед, Картер.Картер не решался. Он открыл рот и запнулся; Уормолд еще ни разу не слышал, чтобы он так долго не мог выговорить «г».— Г-г-господи…— В чем дело?— Нет, ничего.Они сели за столик и стали смотреть, как раздеваются; оба взяли коньяк с содовой. От столика к столику, постепенно разоблачаясь, переходила девушка. Сначала она сняла перчатки; какой-то посетитель покорно их взял, словно папку с входящими бумагами. Потом она повернулась спиной к Картеру и попросила его расстегнуть крючки на ее черном кружевном корсете. Картер неловко пыхтел над застежками, заливаясь краской, а девушка хохотала и поеживалась от прикосновений его пальцев. Он сказал:— Извините, но я никак не найду…Вокруг танцевальной площадки за столиками сидели мрачные посетители и наблюдали за Картером. Никто не улыбался.— Вам, видно, в Нотвиче редко приходилось иметь с этим дело. Дайте я расстегну.— Отстаньте!Наконец он расстегнул корсет, девушка взъерошила его жидкие выгоревшие волосы и пошла дальше. Он пригладил волосы карманной щеточкой.— Мне здесь не нравится, — сказал он.— Вы боитесь женщин, Картер.Разве можно застрелить человека, над которым так легко потешаться?— Терпеть не могу такую жеребятину, — сказал Картер.Они поднялись по лестнице. Боковой карман у Картера сильно оттопыривался. Конечно, он мог положить туда и трубку. Картер снова сел за руль и стал ворчать:— Тоже невидаль — шлюхи раздеваются!— Вы ей не очень-то помогли.— Я искал, где у нее молния.— А мне ужасно хотелось выпить.— И коньяк дрянной. Не удивлюсь, если они к нему что-то подмешивают.— Ну, ваше виски было куда хуже. Картер.Он пытался разжечь свою злобу и не вспоминать, как этот бедняга неуклюже возился с корсетом и краснел от своей неловкости.— Что вы сказали?— Остановите машину.— Зачем?— Вы же хотели в публичный дом. Вот он.— Но вокруг нет ни души.— Двери и ставни здесь всегда закрыты. Вылезайте и звоните.— А что вы сказали насчет виски?— Да так, ничего. Вылезайте и звоните.Место было подходящее, ничуть не хуже погребка (для этой цели, как известно, годится и глухая стена): серый фасад и улица, куда люди заходили только с одной малопочтенной целью. Картер медленно выпростал ноги из-под руля, а Уормолд пристально следил за его руками, за его неловкими руками. «Это — честная дуэль, — говорил он себе, — Картер куда больше привык убивать, чем я, да и шансы у нас равные: я ведь даже не уверен, что мой пистолет заряжен. У него куда больше шансов спастись, чем было у Гассельбахера». Держась рукой за дверцу, Картер снова замешкался. Он сказал:— Может, разумнее отложить это на другой раз? Г-г-говоря откровенно…— Вы что, боитесь, Картер?— Я никогда не бывал в таких местах. Уормолд, это г-глупо, но меня не очень тянет к женщинам.— Видно, тоскливая у вас жизнь.— Я могу обойтись и без них, — ответил он с вызовом. — У человека есть дела поважнее, чем г-гоняться за юбками…— Зачем же вы пошли в публичный дом?И снова он удивил Уормолда своей откровенностью.— Мне иногда кажется, что я хочу, но когда доходит до… — Он был на грани признания и наконец решился: — У меня ничего не получается, Уормолд. Не могу сделать то, чего они от меня хотят.— Вылезайте из машины.«Мне надо его застрелить, — думал Уормолд, — до того, как он совсем разоткровенничается. С каждым мигом он все больше превращается в человека, в такое же существо, как я сам, которое можно пожалеть и утешить, но нельзя убить. Кто знает, какие мотивы кроются за каждым актом насилия?» Он вытащил пистолет Сегуры.— Что это?— Выходите.Картер прислонился к двери публичного дома, лицо его выражало не страх, а угрюмое недовольство. Он боялся женщин, а не насилия. Он сказал:— Это вы зря. Виски дал мне Браун. Я человек подневольный.— А мне наплевать на виски. Ведь это вы убили Гассельбахера?Он снова удивил Уормолда своей правдивостью. В этом человеке была своеобразная честность.— Я выполнял приказ, Уормолд. Когда тебе г-г-г…Он изловчился достать локтем звонок, прижался спиной к двери, и теперь где-то в глубине дома звенел и звенел звонок, вызывая обитателей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63