Или, на худой конец, за бедного писателя, который строчит свои шедевры за казенным столом. Гей умудрился приносить красную папку и не в такие места. Кстати, по этой папке его и можно узнать, даже если вы совершенно с ним незнакомы. Допустим, вы приходите в оперу или в консерваторию, а там по фойе разгуливает человек с красной папкой под мышкой, типичной канцелярской папкой, которых полным-полно в любой конторе. Значит, это и есть Гей. Хотя, разумеется, конторским человеком назвать его никак нельзя. Точно так же Гея можно было узнать на пляже. И только когда он входил в море, красная папка оставалась на камешках, на виду. Как лежала она и на корте, прямо возле сетки, у левого железного столбика, пока Гей лупцевал ракеткой по мячу. Возможно, кое-кто думал, что это своеобразный талисман такой. Нечто вроде ритуальной маски жителя джунглей. Но спросить Гея никто не решался. Только Бээн при встречах интересовался всякий раз, кивая на красную папку: "Ну, чего там теперь у тебя?" И вопрос этот в том смысле понимать надо было, что Бээна волновало, скоро ли КРАСНАЯ ПАПКА превратится в КРАСНУЮ КНИГУ. Именно поэтому, уважая внимание Бээна к подаренной им красной папке, Гей в письмах Бээну всегда упоминал о ней как о книге, употребляя прописные буквы. Он писал, например, так:
Не стану скрывать, Борис Николаевич, что во время моих поездок в вашу область я видел немало случаев бездушного, варварского отношения к природе. И это несмотря на Закон об охране природы!.. Уж не говорю о лесорубах, но что делают сотрудники вашего Комбината, когда на машинах и лодках устремляются в конце недели на лоно природы? Ну да Вы и сами все это знаете... Я написал статью, отправил ее в газету и Вам экземпляр, а копию положил в Красную Папку. Мне кажется, Борис Николаевич, что в наше время все, как ни крути, имеет отношение к теме моей будущей КРАСНОЙ КНИГИ. Добро и зло. Правда и ложь. Ну и так далее...
Гей снова подошел к окну.
И вдруг лупа скрылась за тучей.
Стало так темно, что церковь за окном, такая рельефная, объемная, искрящаяся, которую словно подсвечивали невидимые софиты, как бы исчезла, испарилась, перестала существовать.
Превратилась в атомы и молекулы.
Цепенея от ужаса, Гей напряг зрение.
У него побежали мурашки по спине.
Церкви не было.
Гей хотел уже открыть окно - и тут она вспыхнула!
Вся осветилась разом.
Туча сошла с луны.
Церковь стояла живая, невредимая.
Чудо гения человеческого.
Гей вздохнул облегченно.
Проклятая туча!
И будь проклята ядерная бомба!
И будь проклята цивилизация, следствием которой эта бомба является!..
Гей задернул штору и вернулся к столу.
Так чем же все это кончится?
Одиннадцать человек, застигнутых взрывом на мосту, обратились в пыль, но ничтожную долю секунды их тела представляли собой защитный экран: там, куда упала их тень, изрешеченный бетон моста остался гладким. И это было все, что осталось от одиннадцати человек. Такие же тени сохранились на ступенях ратуши, на стене одного из городских газгольдеров: рабочий, поднимавшийся по перекладинам его лестницы, запечатлелся на стене серым призраком беды, не имевшей названия.
Копирайт
Эмманюэль Роблес (Франция)
Он вспомнил теперь, как во время обряда венчания представлял себе, что над Татрами, быть может как раз над Рысы, взорвалась ядерная бомба.
Именно в тот момент, когда новобрачные произнесли слова священной клятвы: "Быть друг с другом в благоденствии", - их не стало.
Они мгновенно превратились в атомы и молекулы.
Вместе с церковью.
Вместе с шатенкой в розовом.
Гей должен был их увидеть!
Точнее, шатенку в розовом.
Он резко отдернул штору.
Церковь стояла целехонькая.
Золотой крест на церкви, матово облитый лунным светом, впечатался в темное окно его номера.
И ударил колокол...
Как раз в это время появилась компания свадебная. Без шума. Без гама. Торжественно.
Жизнь пока что продолжалась.
И он увидел шатенку в розовом. В свете фонарей у подъезда высветилось именно розовое как бы даже заметнее, чем все остальное.
Она держалась особнячком, как и в церкви.
Впрочем, тот усатый мужчина находился опять неподалеку от нее, и был он к ней ближе всех не просто случайно, а намеренно, чтобы не то подойти к ней в любое мгновение, не то отпугнуть кого-то третьего. Ясно, что усатый опекал шатенку. Причем пристально. Хотя издалека.
Тоже признак внутривидовой борьбы? - подумал Гей.
Может быть, сказал он себе, стоит снова спуститься в ресторан. Там наверняка будут свободные места.
Но Алине, пожалуй, вряд ли понравился бы этот эксперимент.
А разве иные женщины не проводят иногда подобные эксперименты?
Причем отнюдь не в творческих целях.
Алина лежала ничком без всяких, казалось, признаков жизни.
За темным, сизо мерцающим в свете фонарей окном, выходящим к набережной Дуная, с ревом проносились автобусы, перекрывая звуки телевизора.
На экране под музыку показывалась тайная, сокровенная жизнь людей. Правда, Алина уже знала, что жизнь Адама и Евы давно перестала быть всякой тайной, еще раньше утратив, само собой разумеется, и всякую сокровенность.
Однако мертвое - мертвым, живое - живым.
Кто первым произнес эти вроде как библейские слова?
В конце концов, это было не столь важно.
В абстрактных словах заключалась, увы, реальная формула жизни.
Но кто диктовал ее - уж не сама ли природа человека?
А может, природа управляла только слабым человеком, лишая его подчас даже памяти о прошлом, связано ли оно с живым или с мертвым?
Алина зашевелилась, глубоко вздохнула и тяжело поднялась с кровати.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139