Чья-то тень мелькнула в окне. Азиз увидел офицера, который стоял на пороге балкона, держа за руку Юсефа.
— Папа! А у него пистолет. Я тоже хочу пистолет. Сердце сжалось при слове "папа".
— В следующий раз куплю тебе, сынок. — И, помолчав, спросил: — А может, что-нибудь другое лучше, а? Краски, например?
Нация вмешалась:
— Он, кстати, хорошо рисует, верно, Юсеф?
— Да, я умею рисовать кошку и слона с хоботом.
— Значит, договорились: я тебе краски куплю.
— Прошу прощения, — сказал офицер, — но время свидания истекло.
— Хорошо, мы уже прощаемся. — Азиз наклонился и поцеловал Юсефа в щеку. Нация шепнула ребенку:
— И ты папу поцелуй.
Не сводя с Азиза глаз, Юсеф торопливо чмокнул отца.
— Азиз! А про меня ты забыл? — засмеялась Нация.
— Только на одно мгновение... — Он подошел к ней. Запах орхидеи. Последний жадный взгляд. Хотелось навсегда запомнить каждую черточку. Ее пальцы в прощальном пожатии сжали его руку, губы коснулись лица. Она подошла к офицеру:
— Благодарю вас...
Малыш ухватил ее за палец и нерешительно оглянулся на Азиза. Нация потянула за собой малыша, чтобы не затягивать мучительные мгновения расставания. Азиз остался стоять посреди комнаты. Офицер коротко глянул на него, отвернулся и стал смотреть в окно.
...Ему разрешили ходить по длинным коридорам больницы, посещать палаты в разных концах здания. Охранники быстро привыкли к новой ситуации. Им даже понравилось разгуливать по всей больнице, слушать, а то и участвовать в разговорах с врачами, медсестрами, пациентами. Так быстрее проходили долгие и скучные восемь часов дежурства. Им было приятно и то, что обращались с ними естественно и даже приветливо, принимали почти как гостей. Это было куда лучше, чем торчать весь день молчаливым истуканом у двери или окна. Здесь они окунулись в гущу жизни больницы, непрекращающееся движение днем и ночью. Ощутили пульс громадного учреждения, происходящие в нем перемены, которые были частью повседневной жизни, нескончаемые усилия тех, кто поддерживал работу этого механизма. Они познали моменты радости и мгновения трагедии. Они стали свидетелями борьбы за жизнь, повисшую на волоске, и рождения новой жизни с первым криком младенца.
Ночами Азиз обходил палаты. Кому-то делал перевязку, кого-то прослушивал, простукивал пальцами больные органы пациентов, лежавших с безмолвной отрешенностью. Он с головой ушел в работу и, казалось, забыл обо всем —о прошлой жизни, о призраках грядущего, о самой судьбе, которая продолжала плести вокруг него свою сеть. С раннего утра и далеко за полночь он был на ногах. С каждым новым случаем врачи все больше начинали зависеть от его помощи. Вскоре его выносливость в работе, спокойная уверенность в себе сделали его незаменимой фигурой в жизни больницы.
Никто больше и не замечал, что он был арестантом, которого охраняли три человека. Мало-помалу его стали допускать к некоторым хирургическим операциям. Он переодевался перед операцией и, стоя возле умывальника, энергично мыл руки под краном. Сестра помогала ему вдеть руки в стерильные резиновые перчатки, завязывала маску на лице. Он вновь отдавал себя любимому делу, которое оставил много лет назад.
Неизбежным следствием этой новой ситуации явились перемены в его взаимоотношениях с охранниками. Из заключенного, каждый шаг которого диктовался другими, он, как это ни парадоксально, превратился в их руководителя. Он навязывал им маршруты в пределах больницы и фактически диктовал им распорядок дня. Они оказались просто не в состоянии обращаться с ним в соответствии с полученными ими инструкциями. Здесь все вернулось к естественному порядку вещей, жизнь была сильнее буквы закона. Охранники теперь во всем зависели от Азиза: вежливость, с которой к ним обращались, была продиктована лишь данью уважения к доктору Азизу. Приветливые улыбки, обращенные к ним, были отражением симпатий, адресованных Азизу. И чтобы сохранить свои позиции в больнице, они были вынуждены обращаться с ним как со свободным человеком.
Да, он вернулся к более или менее нормальной жизни в ее богатстве и многообразии. Для него тоже поднималось по утрам солнце из-за горы Мукаттам. Он тоже мог свободно слушать по вечерам мелодии, которые издалека доносил ночной бриз. Мог участвовать в разговорах врачей, делить с ними победы и поражения. Он видел, как пациенты следили взглядом за ним во время обхода. Ловил призывные взгляды прекрасных женских глаз. Он вновь держал в пальцах холодный стетоскоп, читал газеты — эхо уличных баталий, участвовал в спорах тех, кто собирался в его комнате по ночам, слушал новости. Но несмотря на все это, он чувствовал, будто парит где-то между небом и землей, скорее существует, нежели живет. Он ощущал себя одновременно и частью окружавшего его мира, и полностью отделенным от него. Да, он жил неутоленной, накопившейся жаждой жизни, но в то же время чувствуя себя эфемерным существом: сегодня здесь, а завтра исчезнет.
Выбор был сделан, и ему в голову не приходило отказаться от своего плана. Он понимал, какие опасности его подстерегают, но вызов был брошен. Ошибались те, кто считал, будто он смирился с судьбой. Напротив, он готовился нанести ответный удар по той системе, которая упрятала его за решетку. Опасности не пугали его, а делали лишь более осторожным. Поэтому он самым тщательным образом разработал детали задуманного побега, предусмотрел все мелочи. Голова работала спокойно, четко, как хорошо отрегулированный механизм.
Он был поглощен жизнью в больнице, своей повседневной работой, выполняя все с привычным автоматизмом, накопленным опытом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128