— Берите сигарету, Азиз.
Азиз потянулся к раскрытой шкатулке, взял сигарету, осторожно прикурил от длинного коптящего пламени старенькой зажигалки доктора Фуада.
— Благодарю вас, доктор Фуад.
— Как вы себя чувствуете после голодовки?
— В целом хорошо. Хотя слабость еще осталась.
— Ничего страшного. Скоро все придет в норму. Я очень беспокоился за вас. Слишком много усилий от вас потребовала эта забастовка. Я знаю, что вы ни минуты отдыха не знали.
— Это постоянное движение и помогло мне перенести голодовку лучше, чем другие.
— Ну, это вы так считаете. Вы ведь, конечно, о последствиях не задумывались.
— Да не будет никаких последствий. Сердце у меня как у беговой лошади.
Доктор Фуад невольно улыбнулся.
— Скажите мне, Азиз, — спросил он мягко, — что вы за люди все-таки?
— Что вы имеете в виду?
— Понимаете, еще до того, как всех вас доставили в тюрьму, и много о вас слышал.
— И что же вы слышали?
Доктор Фуад заколебался в некотором смущении.
— Вы не стесняйтесь, — сказал Азиз. — Я привык к самым разным мнениям. А уж на вас-то я не обижусь.
— Что ж... я слышал, что вы — люди без морали, без веры в бога. Что вы не верите ни в семью, ни в брак — словом, ни во что.
— А сами вы как считаете?
— Я, видите ли, никогда не общался ни с кем, кроме вас, Азиз. Я внимательно наблюдал за вами, когда вы появлялись здесь в медблоке, помогая нам, ухаживая за пациентами, защищая ваших товарищей и пытаясь помочь им. Слушал, что вы говорите, и обнаруживал, что вы с уважением относитесь к людям, стараетесь их понять. Мы ведь с вами не раз беседовали, и я понял, что вы тянетесь к культуре. На первых порах я говорил себе: какая жалость, что такой, как он, связал свою судьбу с этими людьми.
— А потом?
— Потом я стал присматриваться и к остальным. Разумеется, я заметил в них многое, что мне, не стану скрьюать, не нравится. В то же время я обнаружил в них и многие привлекательные черты. Они, например, верят в дело, которое выходит за рамки их личных интересов. Им свойственна способность стойко переносить страдания, готовность к самопожертвованию, дух товарищеской солидарности, ненависть к любой дискриминации. Каждому — по труду. Так вы это формулируете?
Азиз не смог сдержать довольной улыбки.
— Я готов отпраздновать то, что вы мне сейчас сказали, еще одной сигареткой. — Он прикурил от коптящей зажигалки. — Вы не представляете себе, доктор Фуад, как много значат для меня ваши слова.
— Почему именно мои?
— Потому что вас все любят и уважают.
— Любят меня? Я же ничего такого не сделал...
— Напротив, вы много сделали. Вы олицетворяете гуманность там, где царит только жестокость.
— Но я ничего стоящего сделать не способен.
— Неправда. Я согласен, что ваши усилия не все могут изменить. Но есть мелочи, которые значат очень много для таких, как мы, для всех, кто находится внутри этих стен, кто глубоко страдает от жестокости тюремщиков. Доброе слово, ободряющая улыбка, теплое одеяло, немного молока для обессилевшего. Разве это мелочи? Ведь все это поддерживает в нас веру в людей.
— Вы действительно так считаете? Или просто пытаетесь отплатить мне добром за добро?
— Я говорю правду.
Наступила пауза. Доктор Фуад протянул темную, высохшую, как у мумии, руку за сигаретой и закурил.
— Я не знаю, как вы там все это переносите, Я здесь всего лишь работаю, могу приходить и уходить по собственной воле, но даже меня эта тюрьма разрушает изнутри. Иногда я чувствую, что больше не в силах видеть то, чему являюсь свидетелем ежедневно.
— Потому что вы один.
— А вы? Вы не один?
— Нет, я не один.
— То есть как?
— Во всем мире есть люди, которые борются за то, чтобы добро и человечность восторжествовали.
— Ну и какая польза от этой борьбы?
Азиз ответил тихо, словно размышляя вслух:
— Однажды, в один прекрасный день, наши мечты сбудутся.
— Когда же?
— Не знаю. Но они сбудутся. Может быть, когда и нас-то не будет в живых.
— И вы готовы жертвовать собой во имя того, что осуществится только после вашей смерти?
— Смерти никто не избежит.
— Это верно, но...
— Некоторые люди умерли сотни лет назад, но все равно они живут с нами, как звезды, которые завершили свое существование в бесконечных далях вселенной, а их свет все еще достигает нас спустя миллионы лет.
— Это ваши слова?
— Нет. Я их как-то прочел в одном романе, не помню в каком, но запомнил на всю жизнь.
Они замолчали. Доктор Фуад сидел, опустив голову и глядя в пол. Когда он наконец взглянул на Азиза, в его глазах вновь было некоторое замешательство.
— Иногда вы вызываете у меня восхищение, а иногда нечто вроде страха.
— Страха? Страха перед чем?
— Страха перед вашей силой, напором, решимостью, граничащей с фанатизмом, даже готовностью к насилию.
— Но противник-то нас тоже не жалеет.
— А вы не боитесь утратить то человеческое, что в вас есть?
— Жизнь драматична: приобретения в ней чередуются.
— Именно это я и имею в виду.
— Но видите ли, если мы иной раз не проявим жесткость, попросту уничтожат.
Я не могу согласиться с этим.
— Возможно, вы и правы в чем-то. Но как врач вы меня наверняка поймете. Разве, погружая скальпель в живую плоть, не забываете хоть на краткое время, что перед вами человеческое существо? Но можете ли вы провести операцию того? Есть хирурги, которые в конце концов полностью утрачивают способность сопереживать. Но есть и другие — те,
кто переступает через это лишь в моменты необходимости. Доктор Фуад улыбнулся.
— У вас на все есть готовый ответ.
— Ну зачем же так? — обиделся Азиз. — Я вовсе не пытаюсь умничать.
— Не обижайтесь. Я ведь без всякой задней мысли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128