По утрам, просыпаясь отдохнувшим после поездок до поздней ночи из одного района в другой, хождения по улицам и переулкам на митинги, для установления новых контактов или за очередной партией листовок, он глядел через раскрытые ставни на клочок голубого неба. Обычно, когда он возвращался домой далеко за полночь, мать ждала его с подносом еды. Когда он ел, она садилась напротив и наблюдала за ним с тревогой во взгляде. Она не могла понять, что с ним происходит. Не понимала, по какой причине в их доме не иссякает поток посетителей. В любое время дня и ночи приходили люди, чьи лица и одежда выдавали в них жителей бедняцких кварталов. Азиз молча поглощал свой ужин, а потом уходил к себе и ложился спать или еще пару часов сидел над книгами, пытаясь наверстать упущенное.
Азиз вновь нарушил молчание:
— А ты, Эмад, когда-нибудь влюблялся?
— Влюблялся? С чего это ты вдруг?
— Ну, ты любил кого-нибудь?
Эмад долго не отвечал. Казалось, он унесся в мыслях далеко-далеко. А потом заговорил тихо, почти шепотом, словно беседуя сам с собой: — Да, я был влюблен... Азиз нетерпеливо ждал продолжения.
— Я до сих пор люблю ее. Она из моего колледжа. А какой у нее голос! Она даже певицей хочет стать. Иногда я ее навещаю, прихожу к ней домой. Ее брат — мой друг. Он нас и познакомил. Сам он умеет играть на уде. Но я чувствую, что ее родители хотели бы для нее мужа побогаче. — Он засмеялся. — А с чего это ты вдруг стал думать про любовь? Я полагал, в этом вопросе ты затруднений не испытывал.
Они остановились перед домом. Азиз нажал на кнопку, загорелась лампочка. По лестнице они поднялись на второй этаж. Он открыл дверь квартиры, зажег свет в холле и провел Эмада к себе.
Они прошли один за другим через обитую зеленым сукном дверь, украшенную гвоздями с прямоугольными бронзовыми шляпками. Комната, в которой они очутились, была столь огромна, что у них перехватило дыхание. Они испытали секундное замешательство от необъятности пространства и богатства меблировки. Казалось, их вытолкнули из мрака к свету, и они на время лишились способности различать предметы. Сопровождавший их человек вытянул руку, приглашая идти вперед:
— Прошу вас.
Они двинулись, сбившись небольшой группкой. Звуки их шагов тонули в толстом разноцветном персидском ковре. Они остановились в нескольких шагах от широкого дубового стола, тяжелой массой давившего на пол. Своей монументальностью он внушал чувство незыблемости порядка. Неважно, сколько лет пройдет и какие события разразятся, — этот стол будет всегда стоять на том же месте.
Непроизвольно они поменялись местами, выстроились широким полукругом: в центре Халиль, по краям Хусейн и Эмад.
Гнетущая тишина в огромном помещении: ни звука не проникало сквозь толстые стены, построенные как в крепости, чтобы надежно защитить тех, кто находится внутри. Ни звука не могло просочиться и сквозь двойные двери с войлочными прокладками. Сюда не должны были доноситься шумы улицы, крики боли, сетования голодных, чтобы не беспокоить тех, КТО вершил судьбами народа. Сюда не должен был проникать пот, смрад узких улочек и задворков, спертый воздух перенаселенных хижин, канализационных стоков и помойных луж. В этом святилище власти священнодействовали нетороплив и спокойно, не отвлекаясь на шум толпы, на звуки жизни с ее ПЫЛОМ И ЭМОЦИЯМИ.
Не многим было дано проникнуть в эти внутренние покои.
Только особой милостью дозволялось пройти через внешние массивные ворота со стальной калиткой на вылизанную до безукоризненной чистоты дорожку, проследовать по ней до двери, обитой зеленым сукном, к кабинету премьер-министра. Каких-нибудь сто метров, но сколь долог этот путь. Нужно было пройти вдоль ряда ощупывающих, подозрительных глаз, посаженных в глазницы на холодных выбритых физиономиях, словно маленьких зверьков, притаившихся под красной феской. Чуть ниже — галстук-бабочка, стягивающий накрахмаленный воротничок, — у всех на один манер. Глаза обыскивали твои туфли, одежду, лицо. Они выпытывали всю твою подноготную: каково происхождение, что за семья, кто родители и предки, какого разряда ты человек. Взвешивали, оценивали, определяли, к какому слою общества ты принадлежишь. Эта чистая дорожка, которая вела от железных ворот к кабинету Его Превосходительства, и была той самой бездной, что еще с древнейших времен пролегла между собственниками и неимущими. Это была пропасть между теми, кто принадлежит к высшему классу и, высунув язык, карабкается вверх по винтовой лестнице карьеры, и теми, чьи глаза не выражают ничего, кроме готовности вести вечную борьбу за существование.
Сегодня им все-таки позволили приблизиться к зеленой двери и даже войти в огромную, тщательно охраняемую комнату, находившуюся за ней. Это случилось благодаря мощной волне народного движения, которая захлестнула улицы и мосты, сметая все преграды на своем пути. Они проникли в эту цитадель, но дорога сюда была вымощена телами тех, кто падали мертвыми в мутные воды Нила или встречали смерть на раскаленном черном асфальте. И вот теперь они стоят посреди этой залы, где потолок опирается на круглые мраморные колонны, а в хрустальных подвесках огромной люстры переливаются радужные огоньки множества ламп. Они стоят, испытывая благоговейный трепет и вместе с тем демонстрируя всем своим видом какой-то дерзкий вызов. Они смутно ощущают, что в эти минуты рождается нечто новое и сильное. Они — маленькая группа молодых романтиков, которые бросились в могучие волны неведомого, мало зная о терниях грядущего, о коварных силах, готовых наброситься на них во мраке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128