К сожалению, иначе было нельзя. Шеф неоднократно повторял: Надо
делать - _к_а_к _в_с_е_. Социализм - это, _к_а_к _в_с_е_. Если ты
высовываешься, - значит, ты не согласен. Если ты не согласен, - значит, ты
хочешь изменить. А если ты хочешь изменить, - значит, ты - идеологический
противник. Знаешь, как у нас поступают с идеологическими противниками? Их
обычно _п_е_р_е_у_б_е_ж_д_а_ю_т_. Переубеждают, перевоспитывают, открывают
им глаза. Очень гуманно. И они становятся - _к_а_к _в_с_е_. "Взор
стеклянный, голос тихий". Благолепие. Отрешенность. Это уже проверенный
десятилетиями метод. Надо делать - _к_а_к _в_с_е_. - Он лежал поперек
кабинета, загораживая проход. Бегеможья туша его вздымалась холмами, были
вывернуты прелые ломти губ, резкие складки перечеркивали кожу, ноги, как
тумбы, копытились фиолетовыми ногтями, а сиреневое неживое подбрюшье
оттягивали перепонки водорослей. Ископаемое страшилище. Человеко-ящер. Он
был мертв и неуловимо-жалок. Канцелярская папка с тесемками - белая,
расплющенная - как-то нелепо торчала у него под мышкой, и на гладкой
поверхности ее пламенело фломастером: "О Корецком И.М.". А немного пониже:
"Белогорову", - то есть мне. Я шарахнулся. Никакая это была не игра.
Деревянный Ковчег еле слышно поскрипывал уключинами. Замыкалось
пространство, и прямо из воздуха прорастали неожиданные колючки. Время
действительно ходило по кругу. Повторялось каждое событие, каждый неловкий
шаг. Вот почему здесь такая чудовищная крапива. Больше нигде нет такой
крапивы. Только здесь. Потому что крапива не чувствует хода времени. И вот
почему здесь такие чудовищные насекомые, у которых - пурпурные глаза и
холодная лимфа, вытекающая из члеников. Потому что насекомые тоже не
чувствуют хода времени. И вот почему здесь такие люди - зомби с мозгами из
костей и тряпок. Люди - прежде всего. Мысли их упорядочены и предначертаны
свыше. Радости их ограничены и заранее утверждены. Жизнь их от рождения до
смерти запечатлена в бумажных скрижалях. Скучно влачатся они по
параграфам, даже не подозревая, что уже занесена печать, и что высыхают
уже чернила на резолюции, возвещающей полный мрак. Нет дорог из этого
города. Все дороги приводят обратно. Нет над этим городом неба. Вместо
неба - сучковатое дубовье. И еще нет в этом городе милосердия. Потому что
милосердие непостижимо для волосатых зомби. Кренятся остроконечные заборы,
как живая, разворачивается заржавевшая проволока перед домом в Горсти,
опрокидывается черно-белая _к_а_р_у_с_е_л_ь_, и нельзя удержать ее
выгибающимися резиновыми пальцами. Я и не собираюсь удерживать. Я -
слабый, слабый, слабый человек. Я хочу быть, - _к_а_к _в_с_е_. Отомкнулись
зафанеренные дверцы шкафа, и мохнатые серые хлопья, переламываясь,
вылетели изнутри. Омерзительно пахнуло затхлостью. Я вываливал прямо на
пол твердокаменную слежалость бумаг, у которых уже пожелтели обрезы. Пачек
было великое множество. Обе секции. До потолка. Рассыпающиеся страницы,
словно бабочки, непрерывно махали крыльями. Сладкой моросью спадала
пыльца. К счастью, шеф никогда ничего не выбрасывает. Никогда. Ничего. Я
ужасно торопился. Стрекотала за стеною пишущая машинка, и крутился
пулеметный треск спичек на лестнице. Раздавалось, как обычно: А он? - Ну,
конечно, присел, зажмурился. - А она? - Ка-ак дюбнет его утюгом по
макушке. - А он? - "Что ты делаешь, дорогая"?!.. - А она? - "Получай свой
Нью-Йорк"!.. - Приглушенный горбатый смех. Кашель и мгновенная
нецензурщина. Вероятно, травили анекдоты. В это время всегда травят
анекдоты. Середина рабочего дня. Затишье. Холодок сползал у меня по спине.
Больше всего я боялся, что кто-нибудь войдет. Ключ торчал в дверях, но,
по-моему, они не были закрыты. Безобразная тупая туша, как обвал,
придавила створки. Может быть, это к лучшему. Не хватало, чтобы меня здесь
застали. Интересно, какое сегодня число? По нечетным у нас летучка.
Наплевать! Остриями полуботинок я расшвыривал макулатурный компост. Пачки
нехотя лопались, и из них вытекал предостерегающий змеиный шорох. Солнце
палило невыносимо. Я отчетливо слышал, как переговариваются на лестнице
курильщики, собираясь в пивбар, и одновременно из окна между стенкою и
дверцами шкафа видел страшную пузатую земляную площадь, над булыжником
которой разметалась оцепеневшая крапива. Одинокий зомби как-то очень
скучно пересекал ее, волоча подошвы, и костлявые прямые руки его висели,
точно перебитые железом. А на черепе трепетала полуметровая стрекоза.
Видимо, обедала. _О_с_т_а_н_о_в_ есть _о_с_т_а_н_о_в_. Я едва не сплюнул.
Полки в шкафу зияли деревянной пустотой. Золотилась пыль над бумажным
развалом, и блестела кнопка посередине стола. Значит, шеф ничего не
получал? Старый дурак! Ничего не получал. Я не мог пропустить конверта.
Мятый такой конверт. Захватанный. С фиолетовым почтовым штемпелем.
Заказной. Увесистый. Точно бомба. Я бы его заметил. Единственное мое
спасение. Значит, не получал. Стиснув зубы, чтобы не застонать, я
выдергивал папку, зажатую под мышкой у бегемота. Папка, естественно, не
шла. Я, как гномик, упирался коленом. Кожа на брюхе скользила, и сиреневые
складки углублялись в нее. От лоснящихся боков поднимался пар. Веки у шефа
подрагивали. - Ты - слабый, слабый, слабый человек, - бормотал он. Будто в
обмороке. Глаз не открывал. Пахло тиной и гниющими водорослями. Мне уже
было все равно. Я нетерпеливо оборвал тесемки:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83