На спине вместо платья
топорщился плюшевый мох. И ворсинки его колыхались, как мелкие водоросли.
Боли в сердце расширились у меня до пределов груди. Я ведь слышал уже этот
ломкий обветренный голос. Превращающийся очень быстро в нечеловеческий
крик. Ну конечно, я слышал - замученное животное... коридоры, тюрьма,
обесшнуренный скрип башмаков... затхлость камеры, боль, выворачивающая
наизнанку... Феня, ножницы, следователь Мешков... Это было, когда я
п_о_д_с_т_а_в_и_л_с_я_ вместо Корецкого. То есть, как бы включился в
какой-то его проворот. Говорят, что в условиях Хроноса это возможно. Я
сказал сквозь комок нетерпенья и слез: - Подожди, подожди... ну конечно, я
здесь останусь... ну, не плачь, ведь я для того и пришел... Посмотри мне в
глаза... Посмотри: я тебя не обманываю... - Я, по-моему, уже не говорил, а
кричал. Гладя волосы, прижимая к себе тщедушное тело. Хрипы, стоны и
шорохи переполняли чулан. Половицы его колыхались, как будто живые.
Взвизгнув, вылезли гвозди на правой стене. И оттуда просунулась, пискнув,
крысиная морда. И сказала, дохнув на меня перегаром и чесноком: - Слушай,
дядя... ну до чего же ты бестолковый... Говоришь тебе, учишь - как с гуся
вода... Ты, по-моему, дядя, слегка прибабахнутый... Обязательно влезешь в
какую-нибудь хреноту... Я тебя умоляю: оставь эту жужелицу... Ничего нет
противнее детской любви... Вообще, нынче следует держаться подальше от
молодежи... - Морда вся искривилась, как будто готовясь чихнуть. Щетки
белых усов процарапали пол и лежанку. Я услышал, как вскрикнула девочка у
меня на груди. Заворочалась, вскрикнула и что-то кольнуло мне шею. Я
схватил кочергу, одиноко торчащую из ведра, и с размаху ударил по розовой
мякоти носа. По ноздрям - так, что жмякнул раздробленный хрящ, а из глаз,
как под сильным давлением, брызнула жидкость. И Пасюк, будто в трансе,
мотаясь, затряс головой. - Ох! Дурак же ты, дядя!.. - сказал он
ошеломленно. А затем, выдувая из носа коричневые пузыри, вдруг задрал
морду вверх и опрокинулся на спину. Доски тихо и плавно, как шторы,
сомкнулись за ним. Серым пологом рухнула толстая паутина. Кочергу я,
подумав, засунул обратно в ведро. Я готов был сражаться сейчас - с кем
угодно. Потому что теперь я почувствовал, что я не один. Большеглазая
хрупкая девочка сидела у меня на коленях. И дышала, как дети - спокойно и
очень легко. Вероятно, она незаметно сомлела от всех потрясений.
Осторожно, стараясь не разбудить, я перенес ее на топчан. Руки девочки
мягко распались и она прошептала: - Не надо... - И я тоже шепнул: - Не
волнуйся, я никуда не уйду... - Мне казалось, что сердце мое вот-вот
разорвется от жалости. И от силы, которая вместе с жалостью поднялась. Я
подсунул под голову твердую сплющенную подушку. Веки девочки дрогнули,
точно от горя, во сне. Вся она потянулась в какой-то ленивой истоме. А на
тонких губах лепестками приклеилась кровь. Очень свежая, яркая, очень
пугающая. Содрогаясь, я вытер ее мокроватым платком. И спокойная девочка
снова сказала: - Не надо... - Я вдруг с ужасом понял, что она наблюдает за
мной: сквозь прикрытые веки - внимательно и настороженно. Нехороший
какой-то был этот внимательный взгляд. Машинально я взялся за шею - где
прежде кольнуло. И почувствовал ту же обильную скользкую кровь. И саднящий
укус - острием прорезающий вену. Я не знал, что мне следует делать и что
говорить. Ощущение было такое, что я куда-то проваливаюсь. Комковатый
платок пропитался до самых краев. Я швырнул его в ведьму, раскинувшуюся на
лежанке. Но она очень ловко - ногтями - поймала его. И, уже не скрываясь,
довольно и сыто ощерилась. - Ничего, заживет, не расстраивайся, - сказала
она. И вдруг громко, надменно, по-взрослому расхохоталась. - Ничего,
ничего, не расстраивайся, заживет...
Вот тогда я действительно ощутил, что начинаю проваливаться,
страшноватый чулан расползался, как пластилин, зыбкий пол колыхался у меня
под ногами, отверзалась сосущая и тянущая пустота, а внутри нее что-то
булькало и переливалось. Одеяло, по-видимому, переваривало меня, воздух
был напоен какой-то прозрачной багровостью, словно светом от
фотографического фонаря, и вся эта багровость ритмично пульсировала, я
летел сквозь пустые распахнутые этажи, будто сделаны они были из вязкого
дыма, открывались убогие жуткие внутренности квартир: дрема мятых постелей
и панцири насекомых, почему-то все было засыпано хитиновой скорлупой, выли
краны, шипели оставленные конфорки, а в одной из квартир шевелились
заточенные крючки, и в когтях попискивало что-то трепещущее, голос Апкиша
где-то над ухом проговорил: - Я сегодня не вижу другого реального
выхода... Мы сегодня имеем - отвратительный материал... Что-то вроде
гниющего тухлого студня... Просто не за что взяться и не за что
ухватить... Наступает, по-видимому, полное вырождение... Копошение
идиотов, дикий маразм... Нам нужны добровольцы - без жалости и
милосердия... Те, которые смогут нырнуть в эту жуткую грязь... И вернуться
обратно, на свет - без единого пятнышка... Те, которые не пощадят и
детей... Дети тоже отравлены - с момента рождения... Зомби, монстры,
чудовища вырастают из них... А потом растекаются гнойными пузырями... Мы
должны начинать, точно боги, с неслыханной чистоты... - Он нагнулся к
крючкам и разъял их на две половины - окровавленный серый комочек
задергался на полу, хохот нахальной ведьмы затих в отдалении, и тяжелый
звериный раскатистый бас произнес:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83