Хоть какие-то эмоции вызывал, конечно, мамонт: нашли, понимаешь, нашего мамонта и ведут себя, будто он ихний!
Ненависть вызвал и сам Михалыч, но как-то уже слабее, неопределенно. Пожалуй, раздражал он даже не сам по себе, а как представитель непьющих, благополучных, обеспеченных. «Негры» Чижикова, загубленные во имя процветания одного человека, они не могли не ненавидеть того, кто сделал в археологии имя, карьеру, состояние. Но и этого было мало, не хватало злости идти в бой, рискуя самим пострадать.
Весь вечер и полночи они вяло постреливали по зимовью. Так, больше от привычки делать вид, что выполняют задание. Вот они и делали вид, отбывая свои сроки дежурства.
Встали поздно, часов с десяти снова начали палить по зимовью. Все понимали, что без толку, что зимовья никак не взять и что Михалыч с людьми в зимовье – это патовая ситуация.
Из зимовья не отвечали, что лишний раз подтверждало – да, ситуация совершенно патовая.
Все изменилось поздним утром, когда Сергей позвал Игоря, которого вовсю зауважал:
– Посмотрите-ка. Там вроде какие-то новые.
И правда, среди вялых фигур еле двигавшихся «чижиков» мелькали ладные, крепко сбитые фигуры в камуфляже.
– Михалыч, к ним, кажется, подмога пришла…
– Ага, – подтвердил Лисицын, глянув в бинокль, – какие-то новые там. И непонятные…
Характер боя сразу изменился. Много профессионально сделанных выстрелов обрушились на зимовье. Пробить бревна пули, конечно, не могли, но в бойницы стали часто залетать. Получаса не прошло, как, отброшенный страшным ударом, отлетел от бойницы Сергей. Пуля разнесла приклад, ударила в плечо, как раз где кость. Андронов сделал перевязку, наложил шины, как смог.
Женя лежал у своей бойницы, вел прицелом карабина над речными откосами Исвиркета. Было весело и жутко сразу. Весело, потому что никогда не было с ним ничего более серьезного и более увлекательного. Потому что наравне со всеми Женя держал сейчас в руках боевое оружие.
Жутко, потому что был Женя очень неглуп и обладал воображением. И осознавал, что в любую секунду в него или в любого другого может попасть пуля. И он очень хорошо понимал, что в этом случае будет. Слишком уж тут все было всерьез, чуть-чуть бы «понарошку», да куда там!
В тот день, когда они остались вместе с папой и папа учил его стрелять из карабина, консервная банка только на пятый раз исчезла с камня. Женя обрадовался было, а папа качал головой: надо, чтобы банка исчезала бы не каждый пятый раз, а постоянно. Чтобы банок на тебя напастись было невозможно, сынок… И Женя исправно учился прижимать поплотнее приклад (иначе било очень сильно), задерживать дыхание, тянуть двумя пальцами спуск.
Вчера и сегодня он тоже стрелял, и страшно было бить по человеку. Каждый раз, выпуская пулю в залегший в тундре силуэт, Женя преодолевал очень сильный внутренний запрет. Но и нарушение запрета было частью приключения – войны. Было страшно, потому что приключение могло кончиться плохо, еще страшнее, что оно и кончалось на глазах хуже и хуже. Но было и весело – приключение!
– Андрюша, Игорь, вам не кажется, что положение у нас аховое?
– Очень даже кажется, Михалыч. Рано или поздно они подавят наш огонь у бойниц и смогут подойти вплотную, а тогда всем конец, без вопросов.
– Игорь, думаешь, сколько продержимся?
– Если так пойдет, то часа три.
– Андрюша, твое мнение?
– Даже меньше. Может, вступим в переговоры?
– Не вижу смысла, ребята…
– Думаете, всех убьют?
– А зачем им свидетели, парни? Но если хотите, откроем двери, и идите.
– Не болтайте, Михалыч, как не стыдно…
– Тогда простите, ребята, коли обидел вас и если сам того сдуру не заметил.
– Простите, Михалыч, если что… С вами работать было, как у Христа за пазухой. Дай бог всем бы такого начальника.
– Спасибо, ребята, спасибо… Только слезы вытирать не время. К бойницам, мужики!
– А вы заметили, они и правда чаще попадают? Весь сруб ходуном ходит…
А Михалыч обратился к сыну:
– Сынок, должен тебя огорчить… Кажется, мы влипли очень крупно…
Подбородок у мальчика дрогнул:
– Папа, думаешь, конец?!
– Уверен, милый… Не был бы уверен, не говорил бы. Ты прости, сынок, что я в такое тебя втравил… Я ведь думал – увидишь новые места, отдохнешь…
И снова что-то изменилось в лице подростка и голос откровенно дрогнул:
– Жаль, что мы оба влетели… Сразу двое мужчин в семье…
– Да, это и правда грустно… А все равно есть еще и Павел, и Полина… Получается, кто-то остается! А сдаваться, видишь ли, ну никак нельзя… Ты это понимаешь, милый? Помнишь, я тебе говорил, что если надо будет кланяться кому-то, чтобы тебя спасти, тебе придется умереть? Потому что кланяться им я не пойду.
– Конечно, понимаю, – ответил Женя, и озорная улыбка сразу изменила лицо. – Я твой сын!
Несколько минут Михалыч тихо раскачивался, прижав к себе мальчика, терся головой о его голову. Рядом грохотал карабин Андрея, рявкнула винтовка Алеши. С другой стороны часто забахали выстрелы, зимовье задрожало от пуль.
– А знаешь, – неожиданно продолжил Михалыч, – ведь и для нас не все кончено. Жаль, там мы уже не будем папой и сыном, а я как-то рассчитывал дольше общаться с тобой в этом качестве…
– Как ты думаешь, а как там будет?
– Ну, если там не женятся и замуж не идут, то, наверное, и отцовство особенного смысла не имеет. Но как именно, прости, тут уж я… – беспомощно развел руками Михалыч.
– Скоро увидим, – тихо обронил Женя.
– Увидим. Ты знаешь, во всем самом плохом есть хоть что-то хорошее, сынок. Например, мы с тобой уже сегодня увидим прадедов. И того, который умер в Женеве. И лежащего на Байковом, в Киеве.
– А вы уверены, что их увидите?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132