Сидя на собственном рюкзаке, наконец-то прихлебывая огненный кофе (словно сама жизнь втекала в Ямиками), он расстелил на снегу карту. Если и правда вертолеты приземлились в устье речки Келама, они находились в крайнем северо-западном углу озера Пессей, километрах в двадцати от устья речки Исвиркет. Вроде бы в нескольких километрах, насколько хватало бинокля, берег начинал уходить на юг. Ямиками не взялся бы определиться с полной точностью; ему было трудно оценить скорость движения, приметы местности. Но по всему выходило – примерно вот здесь. Прилежно сопел склонившийся над картой Сергей, старался понять, о чем речь.
А в стороне эбису пытались понять корни поведения начальника.
– Здоровые они, японцы…
– Мне тоже дед рассказывал – мол, маленький, а все визжит, саблей машет. Они его поймают, и на спор – с которой пули помрет. Так с десятой, говорил, не меньше.
– Ты ж погляди – весь день на ногах, больше всех делает – и ничего. Рубахи выжимали, а у него почти и пара нет…
(Ямиками изумлялся еще больше, слушая их бормотание: неужели они не понимают, что, чтобы не выжимать рубаху после пробежки на лыжах, надо больше двигаться и меньше жрать; от расовых признаков это совершенно не зависит.)
– Самурай…
– Ессе полсяса… Вот-вот, стрелка будет сдесся… И гоу-гоу, пойдем туда, рагер, – прервал Тоекуда обсуждавших его разбойников.
– Скажите… а потом что надо делать?
– Потом отдыхать. Спассь надо. Прилетят верр… Эти – кррррр, – Ямиками показал рукой, как крутятся пропеллеры. Его поняли, вовсю стали кивать.
– Дальше будем на вертолетах?
– Конесно, конесно… Ретассь будем. Туда полетим, – показал Ямиками в сторону западного берега озера, потом ткнул рукой в карту.
– Эк! – две руки разом полезли в затылок.
– Скажите… Скажите, а если все равно на вертолетах – туда… Так чего мы сегодня мучимся?! Чего мы на лыжах – по снегу?
Ямиками внимательно разглядывал этих троих, – может быть, все-таки издеваются? Нет, взгляды ясные, незамутненные, они и впрямь не понимают. Ямиками глубоко вздохнул, задерживая дыхание, мысленно досчитал до десяти.
– Ты как думаесс, наса экспедиссия, она могра тут бысь? Эта реська, эта распадка?
– Ну, могла…
– Могра экспедиссия нуздасся… ну, еда, орузия, кофа… Могра?
– Наверное, могла…
– Наверно… Тогда хороссо, сто мы сесяс приходира? А сто мы не завтра приходира?
– А… ну мы разве против… Мы только потому, что тяжело, а так мы что? Мы только за то, чтобы…
Ямиками опять мысленно считал до десяти.
– А есри ты ходира месссносссь, ногу ромара и режара… тогда к ты тозе торописся не надо? Так тебе тогда и нада – режара и будессс ожидара, а другая будет водка пивать и мяся дома жрал.
На физиономии Сергея вроде появилось какое-то подобие краски. Остальные прятали глаза, но видно было, что не убедил. Уж больно поганые были усмешечки, из серии «мели Емеля», а «все так делают», и мы тоже будем «так делать», и все. И уж, конечно, Тоекуда это понял.
Впрочем, отповедь в чем-то даже укрепила авторитет командира – непостижимого, неведомого, не от мира сего. И половину времени пути назад они еще обсуждали неутомимость командира, его удивительные качества.
На самом деле устал Ямиками невероятно и держался только усилием воли. Скорее всего, устал он не меньше, а сильнее большинства – и годы сказывались, и напряжение: страна, в конце концов, чужая, местность совершенно незнакомая. А что не развалился, не раскис… В конце концов, все происходящее надо было, главным образом, ему самому. Работать на результат Ямиками, худо-бедно, научили. Да и воспитан он был вполне определенным образом. Воспитан на неком примере, и не забыл этот пример.
Дед Ямиками Тоекуды, старый самурай Есицу, имел множество причин после войны поселиться в тихих горах, не мозолить глаза оккупантам и делать вид, что он и не очень представляет себе, что это вообще такое – императорская армия. Он и через тридцать лет после Хиросимы, бомбежек Токио и позорной капитуляции был уверен в том, что придет день, и поверженная страна еще поднимется. Настанет день, и зарево чудовищных пожаров заставит забыть Пёрл-Харбор и атолл Мидуэй. Оглашая Сан-Франциско и Чикаго диким ревом, желтолицые свирепые человечки будут рубить саблями длинноносых безобразных чертей-эбису с отвратительными огромными глазами, предавать огню их поганые машины и дома.
Старика не пугала собственная немочь, он понимал, что сам не сможет отомстить за однополчан, доказать всему миру, кто здесь главный и чей император должен командовать во всех уголках мира, собранных под одной крышей. Старик ждал, когда подрастет новое поколение. Поколение, которое возьмет у американцев все, что нужно, и сможет обрушиться на них, как цунами.
Ямиками говорил Есицу тысячу раз, что это никому давно не нужно. Дед слушал с усмешкой, не верил. У молодежи всегда вольнодумство, всегда глупости, но потом-то юноши взрослеют…
В то, что эпоха кончилась, Есицу поверил тогда, когда юный Ямиками привел домой толпу своих однокурсников. Дед пытался прощупать парней, как они насчет реванша за позорный 1945? Что, ребята, выпустим кишки эбису? Парни веселились от души, дружно рассказывали деду примерно то же самое, что уже сто раз пытался говорить его внук. Про свои планы учиться, работать в фирмах, зарабатывать деньги. И что старая дребедень в виде императорских знамен интересует их не больше прошлогоднего снега.
Дед был как будто рад, он все беседовал с ребятами, внимательно их слушал и кивал. Он весело пел вместе со всеми и махал руками ребятам, провожая. А под утро дед аккуратно вскрыл себе живот и умер без единого звука в своей комнате.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132