На вопли извивавшегося Вовки самец только рявкнул, да так страшно, что Вовка на мгновение притих. Какое-то время он пытался лежать тихо и только дергался и вздрагивал, пока самец делал в нем необходимую дыру. А потом Вовка стал сам распускать пояс, стаскивать изодранные штаны. Сначала самец воспринял это как очередную возмутительную попытку неподчинения и двинул Вовку по башке. Тот охнул и обвис; самец поставил его вертикально, чтобы проверить, не убил ли. Штаны стали спадать дальше, и самец заинтересовался уже другим – смотри-ка, шкура сама сползала с этого удивительного самца-самки! Раз сползает – можно и помочь! Самец яростно рванул штаны вниз, стал тыкать пальцем, изучая. Пришедший в себя Вовка потащил вниз трико и трусы, и самец крайне заинтересовался его гениталиями, потом повернул к себе задом и так же внимательно обследовал, даже понюхал… Ага! Самец разразился радостным уханьем – он же знал, что дырка должна быть! И его старания расковырять дали превосходный результат!
Опять толчками пошло вверх, росло до невероятных размеров то, что Акулову больше всего напоминало кишку пожарного шланга. Вовка отталкивался руками, пытался освободиться… ох, не стоило! Вкрадчивое рычание перешло в утробный рык, страшные клыки обнажились возле Вовкиного горла, и он уже ничему не препятствовал.
Следующие несколько минут были не простыми для обоих. Самец наконец-то дорвался до увлекательного занятия, которого ему давно не давали, и теперь вовсю осваивал премудрость. А Вовка издал дикий вопль уже в самый первый момент, когда живое бревно вошло внутрь. И дальше было только хуже. Вовка корчился, стонал, вскрикивал при каждом движении самца, заливался слезами. И все его стоны и вопли перекрывались низким, удовлетворенным ворчанием, довольными стонами и уханьем уэллсовского марсианина.
Здесь надо отметить, что мучился Вовка практически в полном одиночестве. Стадо могло заинтересоваться сценой усмирения непокорного новичка: для стада было крайне важно, кто из двух самцов главнее. Но сексуальные сцены не волновали совершенно никого.
Первое время старый самец задумчиво смотрел, как молодой прилаживает Вовку, а потом рявкнул что-то самке… она покорно приняла позу, и самец начал ее, сопя от напряжения, тулить. Самка, не теряя времени, кормила малыша. Самец старался какое-то время, вытащил член и задумчиво его осмотрел и даже трогал в разных местах пальцами, а потом эти пальцы обнюхивал. Выражение на его физиономии было такое, словно он проверяет букет редкого и ценного вина. Трудно сказать, что он увидел интересного, но он хлопнул самку по заду, и она зарысила по склону. Седой самец рявкнул другой самке, и сцена повторилась – только подросший детеныш сидел в стороне, на земле, и с интересом наблюдал.
Но это было давно и кончилось, еще когда самец искал подходящую палочку. Стадо ушло заниматься более важным делом – искать пищу. Только девчонка еще стояла, засунув палец в рот, и наблюдала. Потом и она побрела – наверное, ловить леммингов.
Миша был единственным, кто остался и кто очень сочувствовал Вовке.
Самец довольно отвалился, какое-то время сонно созерцал красоты природы. Потом вскочил, явно готовый идти за остальными, искать пищу. Вовка не был в силах следовать за повелителем. Уткнувшись лицом в мокрый ягель, Вовка Акулов стонал, мелко вздрагивая всем телом. Самец молча наблюдал за ним.
Сейчас Миша жалел, что у него нет ни грамма спиртного. Вот, есть хотя бы шоколадка… Каким врагом не был бы ему Вовка, добрый семейный мальчик Миша не мог не жалеть бедолагу. Миша двинулся к лежащему, прикидывая, какие есть с собой медикаменты… И тут самец рявкнул по-настоящему, что-то вроде:
– Вуххх!!
И страшно оскалил клыки. Миша почувствовал, что вот сейчас он в настоящей ярости, и конфликт может кончиться плохо. Младший по рангу самец приближался к тому, что самец считал своей неотъемлемой собственностью… И самец был готов раз и навсегда объяснить Мише, кто тут в стаде главнее и чей это пидор стонет рядышком в ягеле. Миша отвел взгляд, наклонился, ссутулившись, двинулся обратно, и самец заметно успокоился.
Пока самец объяснял Мише, кто он такой, Акулов дополз до одного из последних пятнышек ноздреватого, грязного снега, стал пригоршнями таскать к больному месту.
Самец посмотрел вслед стаду… на Акулова, на Мишу. Схватил Акулова за руку, потащил. Выпустив запятнанный кровью бурый снег, тот сделал пару шагов и снова сел, плача от боли. Тогда самец подхватил Акулова на плечо, Мишу взял за руку и потащил обоих к стаду.
– Мням! – примерно так сказал самец, оставляя Мишу с остальными.
А сам огромными шагами ушел дальше, унося с собой Акулова. И весь оставшийся день, пока солнце совершало свой неспешный северный круг, пока еще не замерзли ручейки, которыми стекали остатки снега, пока не исчезли лемминги, Миша ходил вслед за всеми. Самки считали его неразумным, не вполне приспособленным для жизни существом и следили за ним, чтобы он не отбился от стада. Иногда они дарили ему леммингов, а он часть передавал девчонке, и она жадно их съедала. Иногда самкам удавалось поймать куропатку, и Мише было неприятно слышать хруст костей вперемежку с утробным ворчанием, видеть стекавшую из хлюпающей пасти кровь. Может быть потому, что легко угадывал свою собственную судьбу, не признай они его своим.
Вечером стадо собралось вместе, между корней трех лиственниц: жалких по понятиям юга, огромных для лесотундры. Самки искали в шерсти старого самца, отправляли насекомых в рот. Девочка пыталась искать насекомых у Миши, тот отстранялся, вызывая явное недоумение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132