А сейчас мы на Исвиркете, в зимовье, в двадцати километрах от устья. На нас напали. Мы потеряли телефон. Я пешком шел два дня, пришел в Бриндакит. Звоню вам из Бриндакита.
И вот тут-то Павел растерялся. До сих пор ему казалось, что достаточно позвонить, и все решится само собой. Все станет ясно, толково и никаких проблем уже не будет. А теперь встал простейший вопрос – что, просить Ведмедя прилететь сюда самому? Или просить выслать отряд?
И Павел закончил вяло, без конкретики:
– Жду ваших указаний.
– Все целы?
– Мишу Будкина взяли в плен.
– Противник известен?
– Люди Чижикова.
– А ну-ка, расскажи подробнее. На вас там, говоришь, напали?
– Да. Наш лагерь на Коттуяхе захватили, когда мы были на маршруте. Лагерь взяли и Мишу Будкина в плен. Он оставался стеречь. Снег запер нас в зимовье на Исвиркете.
– Почему всех понесло на Исвиркет? Мамонтов нашли?
– Нашли, но не живых, два трупа.
– Настоящих трупа, как березовский?
Павел мог и ошибаться, но в этот момент в голосе Бортко впервые прозвучала нотка самого неподдельного, самого живого интереса. И кому же, как не Павлу Бродову, можно было все это понять. Трупы, преступления, нападения, сотовые телефоны – все это, в конце концов, бытовщина, не более. А тут – мамонты! Самые настоящие, хотя, к сожалению, мертвые… Тут не эта скукотища, с трупами бичей или бомжей или в лучшем случае с опознанными, с заказными.
– Самые настоящие, Евгений Михайлович! Сам видел! – Тут Павел вдруг представил, что Бортко окончит разговор, и заторопился, заспешил: – Так что мне делать, Евгений Михайлович?! И как можно помочь экспедиции?!
– А что тебе понимать, Паша? Тут вроде ты сидеть немного можешь? В Бриндаките?
– Могу, а…
– Подожди, не пыли… Провести до Исверкета сможешь?
– Обижаете… Конечно, проведу.
– Ну вот сиди и жди. Часа через четыре буду.
В трубке зазвенела тишина…
Дело было сделано. Приказ получен. И даже издеваться над Филиппычем уже не было моральных сил. Петр Филиппович молча и преданно смотрел на Павла, сидя почти по стойке «смирно», насколько позволяла веревка.
– Петр Филиппович, – серьезно сказал Павел, – на первый раз я вас отпущу. Но имейте в виду, что через несколько часов здесь будет половина всего Карского ОМОНа.
Интересно, что подлянок больше не было. Филиппыч повел кормить, и оказалось, что даже водка есть. Жена – та сама странная дама в полузастегнутом халате – собирала на стол. У нее здесь гостила сестра, с еще более северной внешностью. Еда была местная, а русских блюд типа грибков или моченой ягоды не было совершенно. Дамы не общались с гостем, подавали строганину и резали ее ужасно ловко. Передвигались они с легкостью привычных к пересеченной местности, а застегнуться и не подумали с наивностью детей природы.
И при этом в речи сестер было что-то ужасно знакомое… то-то знакомое с детства, полузабытое, и уж, конечно, не отсюда. Интонации, акцент – все было местное. Но вот слова… Где-то Павел слышал такие. И стоило ему, чокнувшись с Филиппычем, засосать свою первую водку, как вдруг все встало на свои места!
– Was ist das «Messer»? – выплеснул Павел свои школьные познания немецкого. Словно выдохнул выхлоп от водки.
– Das ist ein Messer, – показала нож одна из женщин.
– Ой, девочки, так вы из немцев! То-то я слышу знакомое.
– Мы не из немцефф… Мы это… Мы есть рода Дучьцынтыр…
Но «лампочка» все еще горела в голове у Павла, и он делал правильные выводы.
– А отец у вас был немец?
– Нейн…
– А дед?
– У нас деты… У всех в роду деты – да, немьец. Немьец в тундре жил, олешка заводил – получился род Дучьцынтыр.
Становилось относительно понятно. Павел не первый раз сталкивался с отголосками этой старой и страшной истории. В Российской империи жили немцы… Много немцев, больше двух миллионов человек. Предки части из них переселились в Россию еще при Екатерине II, им давали землю по Волге, на Алтае. Другие жили в Прибалтике со времен завоевания земель эстов и ливов Тевтонским и Ливонским орденами; эти земли вошли в состав Российской империи в XVIII веке, после Петра I.
В XX веке СССР начал войну с Германией. И немцев – миллионы ни в чем не повинных, чаще всего – вполне лояльных России людей, готовых даже воевать с нацистами, ссылали сюда, в тундру. «Ссылали» – это не совсем точно, потому что людей, набитых в трюмы барж, «сбрасывали» вниз по сибирским рекам. «Сбрасывали», кстати, это официальный термин тех времен. Так и писали тогда – «за навигацию сброшено столько-то барж с таким-то количеством врагов народа».
Сбрасывать старались под осень, прямо на обледенелые берега, без всяких средств к существованию, без продуктов – умирать. К весне из сотен людей выживало несколько сильнейших мужиков. У большинства и могил не было – зимой хоронить невозможно, а весной начиналось гниение сотен трупов, и похоронить их оставшиеся все равно не смогли бы. И эти… «счастливчики», дожившие до весны живые скелеты, разбегались от несущих заразу трупов близких и родных. Они пристраивались в заготконторы, на валку леса, становились чернорабочими. А кто-то прибивался к ненцам жить, бежал из обернувшегося адом «цивилизованного» мира; эти учились разводить оленей, охотиться на дикого зверя.
Из смеси немцев и тундровых жителей возник целый оленеводческий род. Языком его стал немецкий – все же более гибкий и сложный. Слова, отражавшие охоту, оленеводство, вошли в язык от ненецкого, и только. И в наше время под сполохами северного сияния вполне можно услышать беглую немецкую речь от людей в меховых одеждах, с широкими монголоидными лицами.
Сестры были из этого рода. Шумело в голове от водки, немного смещался вокруг мир, а Павел налил вторую стопку – за помин души неведомых ему людей, имена которых только Ты, Господи, веси.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132