Пока вдруг, совершенно неожиданно, не выломился в полную людей, ярко освещенную комнату, где приятные молодые люди пылко обсуждали что-то, а хорошо одетые девушки обносили их кофе.
И с этого времени для Простатитова началась совсем другая, непривычная жизнь. Стало ненужным куда-то рваться, что-то делать. Вроде бы он хотел бежать, действовать, руководить, поднимать и агитировать. Он сам понимал, что сказывается многолетняя привычка, что организм требует привычных нагрузок. И стал сознательно переключаться – на чтение литературы. На то, чтобы выехать за город, потрогать рукой лунки у деревьев, мокрый, слежавшийся снег.
– Что с вами?! Может быть, надо помочь? – спрашивали в управе.
Ваня пожимал плечами. Он понимал, что и правда стал равнодушен ко всему.
Слухом земля полнится. Сам всенародно избранный Папа всего послесоветского народа потребовал его к себе в Москву.
– Мы тут, понимашь, не для себя тут, понимашь, делаем! Ты не один тут, понимашь, живешь! Ты давай думай, как тебе против этого дебила, понимашь! Тебя губернатором сделали, – не без труда выговорил Папа трудное слово. – Так ты давай тоже для обчества!
Прооравшись, Папа тяжело задышал, замотал косматой головой. И подошел к Ване, обнял за плечи подагрическими руками, обдал смрадом перегара.
– Ну что, что с тобой делается, а?! Ведь в законе был…
Он и правда был у Папы «в законе». Месяц назад он приложил бы все усилия, чтобы соответствовать. Месяц назад его задел бы разнос. Показалось бы унизительным, что на него публично орут. Было бы важным сделать так, чтобы им были довольны. Сейчас он только соглашается:
– Да… да…
Заранее зная, что не будет делать ничего. В Москве некуда было уехать. Читать в номере тоже было нечего. В гостинице «Октябрьская» было все необходимое для специфического новорусского счастья: девки, педики на любой вкус, препараты на такой же любой, разливанное море напитков. Вернувшись, Простатитов попросил в номер коньяку, тихо выпил два, потом три стакана и провалился, рухнув на кровать в полном беспамятстве.
Под утро он проснулся (или очнулся?) одетый, с невероятно тяжелой головой. Во всем номере горел свет – везде, где только мог гореть. Валялись какие-то объедки на столике, грустила недопитая бутылка. Ваня пытался набрать номер, сделать заказ… из горла вылетало только какое-то прерывистое сиплое хрипение. Ваня сам стал с интересом слушать, что у него получается, но заказ-то сделать не получилось. Пришлось встать, несколько раз пролетев через весь номер и чувствительно впечатываясь в стены. Как был в чудовищно помятых брюках, с распухшей физиономией, спустился в бар и сразу же засадил двести граммов коньяку. А вернувшись в номер с бутылкой, часть благородного напитка выпил, а часть вылил на брюки.
В Министерство финансов предстояло пойти к десяти, к Рыжей Лисе – к двенадцати, а Папа звал к двум, к обеду. Нужно ли говорить, что никуда Ваня не попал? Встречи вроде бы перенесли, но Ваня тут же принял меры – чудовищно нализался уже с вечера и хорошо добавил утром. Было тяжело и гадко; болели и желудок, и печенка, болела и кружилась голова, координации движений не стало никакой, а немолодое сердце отзывалось сериями перебоев. Больше всего Ваня боялся, что все это безобразие затянется, но к вечеру второго дня его погрузили в самолет и отправили в родной Карск.
С тех пор его особенно не трогали, только Папа разражался руганью, чем дальше, тем все больше ритуальной, да плыл слух по всей управе – мол, Ваня очень изменился… И еще слух, что же с нами всеми теперь будет?!
А Ваня начал находить вкус в этом своем новом положении. Внезапно, впервые за годы, у него вдруг появилось время: например, для того, чтобы прочитать последний роман. А читать удобнее всего было дома, и Простатитов, к своему удивлению, начал проводить дома все больше времени. Хотя бы часть почти каждого вечера он был дома. А в доме была жена, и стало казаться важным, что Галина его ждет, что ей хочется, чтобы он бывал дома. Он, как и сказано, был очень зависим от женщин, но, как и большинство записных бабников, очень плохо женщин понимал. Ему казалось, после всего бывшего, что он жену уже мало интересует. А ей так вовсе не казалось.
Он все больше говорил с Галиной… И о делах, и о прочитанном. И о том, что начало мучить его в последние недели, – о жизни, о Боге, о смысле всего происходящего. Простатитов рассказывал ей многое и о себе: что происходило с ним за последние годы; кроме, конечно, романов. И уж тем более ничто не смогло бы заставить его рассказать о Женьке. И он видел, как тянется к нему эта умная, образованная женщина. Они снова все больше сближались, и Простатитов находил в этом свою изысканную прелестью В конце концов, когда под ним со стоном выгибалось сильное, гибкое тело – это было то же тело, которое он брал двадцать лет назад, когда был молодым… без спасительного слова «относительно». И она, и он стали другими, но тело было то же самое. С теми же родинками в тех же местах, с теми же приметными чертами. Из соска, который он брал в рот, несколько месяцев подряд питались его Мария, его Валера. Его семя выбрасывалось в женщину, из которой вышли его дети.
Появлялась даже дикая мысль – может быть, с Галиной и сбежать в Аргентину? Здесь ведь, если он проиграет выборы (а он проиграет!), никакой жизни все равно не будет. Опять всплывал образ тихой эстансии в пампе. Чтобы далеко от дорог, чтобы никакого шума… Уже по этим мечтам Простатитов понимал, до какой степени устал.
А одновременно шла незаметная, кропотливая работа, о которой Простатитов не имел ни малейшего представления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132