Равнина потемнела от марширующих отрядов, и
насколько хватало глаз, повсюду, как грибы-поганки, появлялись лагеря
черных и ярко-красных платок.
Копошась, как муравьи, орки торопливо копали глубокую траншею,
кольцом охватившую город на дальности выстрела из лука; когда траншея была
окончена, ее заполнили огнем, хотя никто не видел, как он разжигался и
поддерживался. Весь день продолжалась эта работа, а люди Минас Тирита
смотрели, не в силах помешать ей. Когда траншея была готова, они увидели
большие телеги; в сопровождении отрядов орков они везли различные
метательные снаряды. Ни один стрелок в городе не мог достать до них и
прекратить их работу.
Вначале люди смеялись и не очень опасались этих механизмов. Главная
стена города была очень высокой и толстой, она была построена, когда еще
помнили силу и искусство нуменора: ее внешняя поверхность была подобна
башне Ортханка, она была гладкая, темная и твердая, недоступная ни стали,
ни огню, неразрушимая, разве что сама земля содрогнется в конвульсиях.
- Нет, - говорили жители Минас Тирита. - Даже если бы Неназываемый
пришел сюда, он не смог бы войти, пока мы живы.
Но другие отвечали:
- Пока мы живы? Но долго ли мы проживем. У него есть оружие, которое
привело к падению многие крепости начала мира. Голод. Дороги отрезаны.
Рохан не придет.
Но машины не тратили на непробиваемые стены. Не простой капитан или
предводитель орков руководил нападением на величайшего врага Мордора.
Власть и злоба руководили им. Как только со множеством криков, со скрипом
веревок и колес были установлены большие катапульты, они начали бросать
снаряды удивительно высоко, так что они пролетали над укреплениями и с
грохотом падали внутри первого круга города; и многие из них, благодаря
тайному искусству, взрывались огнем, падая на землю.
Вскоре возникла опасность большого пожара, и все, кто был способен,
тушили огонь, вспыхивающий во многих местах. Потом на город обрушились
другие снаряды, менее разрушительные, но более ужасные. На улицы города
посылались маленькие круглые снаряды, которые не взрывались. Некоторые
люди побежали посмотреть, что это такое, и они громко закричали и
заплакали. Потому что враг бросал в город головы тех, кто погиб в
Осгилиате, в Риммасе или на полях. Страшно было смотреть на них: некоторые
были разбиты и бесформенны, некоторые грубо разрублены, но черты лица
многих можно было разобрать, и казалось, что они умирали в мучениях; и на
всех было выжжено клеймо в виде безвекого глаза. Но часто случалось, что
люди узнавали лица своих знакомых, хотя они были изуродованы и обесчещены,
которые недавно с оружием в руках гордо ходили по улицам, обрабатывали
поля или приезжали на праздники с зеленых долин в горах.
Напрасно люди бессильно угрожали кулаками врагам, толпившимся перед
воротами. Те не обращали внимания на проклятия, да и не понимали языка
жителей города, а их хриплые крики напоминали вопли хищников или
пожирателей падали. Но вскоре мало осталось в Минас Тирите таких, кто мог
бы бросить вызов врагам. У Повелителя Тьмы было и другое оружие, более
быстрое, чем голод: ужас и отчаяние.
Снова появились назгулы, и по мере того как Повелитель Тьмы
разворачивал свои силы, их голоса, выражавшие лишь его волю и злобу,
наполнялись злом и ужасом. Они кружили над городом, как грифы, ожидающие
свой доли человеческого мяса. Их голоса потрясали воздух. С каждым новым
криком они становились все непереносимее. Наконец даже самые
могущественные падали на землю, когда скрытая угроза пролетала над ними,
или останавливались, выронив оружие из онемевших рук, а разум их
затягивала чернота, и они больше не думали о войне, а только об укрытии, о
бегстве, о смерти.
На протяжении всего этого черного дня Фарамир лежал в постели в
комнате белой башни, горя в лихорадке: кто-то сказал, что он умирает и
скоро это повторяли все люди на стенах и улицах. Рядом с ним сидел его
отец, молчал, смотрел на него и совершенно не интересовался защитой
города.
Никогда, даже в плену у урук-хей, не испытывал Пиппин таких мрачных
часов. Его обязанностью было ждать повелителя, и он ждал, забытый,
по-видимому, стоя у двери в неосвещенной комнате и стараясь справиться с
собственным страхом. Он смотрел, и ему казалось, что Денетор стареет на
глазах, как будто что-то согнуло его гордую волю, а его строгий мозг
разрушался. Может, это было результатом горя и раскаяния. Он видел слезы
на этих никогда не плакавших глазах, и это было еще невыносимее, чем гнев.
- Не плачьте, повелитель! - запинаясь, сказал он. - Может, он еще
поправится. Вы спрашивали Гэндальфа?
- Не успокаивайте меня колдунами! - ответил Денетор. - Надежды
глупцов развеялись. Враг нашел его, и теперь его власть увеличилась; он
видит все наши мысли; все, что мы делаем, обречено на поражение.
Я послал моего сына, не поблагодарив и не благословив его, послал в
ненужную опасность, и вот он лежит с ядом в венах... Нет, чем бы не
кончилась война, моя роль в ней сыграна, а дому наместников пришел конец.
Низкие люди будут править последними остатками королевства, прячась в
холмах, пока их всех не переловят.
К дверям подходили люди, звали повелителя города.
- Нет, я не выйду, - отвечал он. - Я должен оставаться возле сына.
Может, он еще заговорит перед концом. Конец близок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118