там стояла диковинная машина, автомобиль, а возле — сам грозный земский начальник, да не один, а в окружении десяти казаков. Легкий тоже поперхнулся, увидев земского с казаками. Испугались и остальные.
И песня оборвалась, словно нам кто-то горло сдавил.
— Ну, что ж не поете, голубчика? — спрашивает нас ехидно земский начальник.
Мы все молчим.
— Пойте, пойте, песенка знатная, я ее с удовольствием слушал,— говорит земский.
Мы продолжаем молчать и с ужасом смотрим то на земского, то на казаков. Вдруг слышим голос дяди Стефана.
— Немножко вы запоздали, ваше благородие,— говорит он земскому.
Земский знал всех мужиков подвластных ему деревень, знал, конечно, и нашего Стефана Понизова. Он посмотрел на него внимательно, чувствуя, что Стефан и не то еще может сказать ему. Но земскому только того и хотелось.
— Ну? Опоздал, говоришь? А мне кажется, я вовремя подъехал.
— Нет, немножко припоздали: песня как раз закончилась, как вы подъехали!
— Ишь ты, горе-то какое, а! А может быть, вы ее повторите? Или новенькую, на нее похожую, споете, а? Вот и казаки послушают. Они тоже петь мастера, только у них песенки несколько иные, чем ваши, не такие унылые.
— Не каждый повтор приятен и ко времени, ваше благородие. А новую петь... желания нет.
Тут уж земский вскипел, не мог больше притворяться. Закричал, затопал ногами, начал сучить кулаками возле самого Стефанова носа.
— Ах ты, каналья, негодяй! Говори, кто песню пел? Кто зачинал?
— Все пели, ваше благородие! Сами небось слышали, как мы ее хором тянули.
— И ты пел?
— И я подтягивал. Я среди людей ни в работе, ни в песнях никогда последним не был.
— А знаешь ли ты, что я вас всех за эту песню в Сибирь могу укатать, а? Вот напишу губернатору донесение, и вас всех — фьють! — как и не было тут! Говори, в Сибирь захотел, а?
— Ну что ж, и в Сибири люди живут. А там, и так сказать, ваше благородие: заглянет же солнце и в наше оконце, взойдет оно когда-нибудь и для нас,— тряхнул своими седыми кудрями дядя Стефан.
— Черт! — заорал земский еще страшней.— Пока солнце взойдет, тебе роса очи выест!
— А у меня три сына, ваше благородие, они-то солнышка нашего дождутся, надо полагать!
— Забрать, забрать негодяя! — кричит земский казакам.— Одного этого только и заберите. И в кутузку, в кутузку, старого подлеца!
Казаки мигом подлетели к дяде Стефану, схватили его за шиворот и потащили к дороге.
— Да не тяните вы меня, братцы, я и сам пойду. Мне не впервой в кутузке его благородия сидеть, я уж там сиживал не раз.
— И еще не раз будешь сидеть! — орет на него земский.— Марш вперед, негодяй!.. А вы, такие разэтакие, чтоб к вечеру мне этот мост устроить! Я приеду сюда к вечеру. Не будет готово — всех вас прикажу выпороть. Продолжай работать, подлецы!
Земский сел в автомобиль и покатил обратно в свои Не-меричи. А за ним вслед казаки погнали дядю Стефана.
— Эх, револьвер бы мне настоящий сейчас! — проговорил Легкий, как и в тот раз, когда его дядя радовался, что ораторов вешают и ссылают.
Дядю Стефана увели, а мы опять начали копаться в грязи, чинить для земского дорогу и мост. Нам было до слез жалко дядю Стефана, но мы ничего поделать не могли — ведь у казаков были не только нагайки, но и сабли на боку и ружья за плечами.
Мы с Легким так расстроились, что даже не рассмотрели хорошенько автомобиль земского, нам было не до него.
Теперь все у нас боятся далее слово сказать.
Стражник, что живет в нашей деревне, тоже страшен, как черт. И у него на боку тоже шашка и револьвер, а в руке нагайка. И усы у него тоже большие, а глаза злые...
— Что, говорили вам — не слушайте ораторов! Вот то-то же! Если бы вы гнали тогда в шею ораторов-то этих, не прислали бы сейчас к нам стражников,— говорили наши богатеи.
Но стражник что! Настоящая беда к нам пришла, когда нагрянули в деревню сотня казаков и десяток черкесов!
Мы как-то раз играли за деревней, на ямах, где наши мужики на зиму семенную картошку зарывают. Ямы эти роются на высоком месте, чтобы вода в паводок не подходила к картошке. Летом они бывают пустые, многие осыпаются. Мы любили приходить сюда. Прыгали через ямы, прятались в них. Вокруг ям росли березки, дубняк и лозовые кусты. Здесь .сухо, под ногами песок, а с поля дует ласковый ветерок. В небе звенят жаворонки и кружат ястреба. Играем мы на ямах и видим: заклубилась пыль на дороге,
и все ближе, ближе к нашей деревне подвигается. И песня слышится бравая, поют ее много людей. Слов песни не слыхать.
— Ребятки, бежим к дороге поскорей! — командует Легкий.
Подбежали мы к дороге и видим — казаки. Едут по четыре в ряд, а впереди — толстый офицер в золотых очках и с золотыми погонами. У всех за плечами ружья, на боку сабли, картузы лихо набекрень сдвинуты, кони — прямо загляденье! Куда лучше Вороного.
Они ехали не спеша, шагом, и пели песню. А позади них катил тарантас, тройкой запряженный. В тарантасе сидел становой пристав из Дятькова и еще какой-то начальник с серебряными погонами. После мы узнали, что это был инспектор по налогам из города Брянска. За тарантасом ехали верхом черкесы в высоких шапках, в длинных кафтанах, с
патронами на груди. Глаза у них диковатые, так и бегают по сторонам.
— Ну, ребята, что-то теперь будет! Это они недаром едут к нам в деревню,— говорит Легкий.
Мы побежали в деревню вслед за казаками. Но по дороге обогнали их, чтобы предупредить мужиков о надвигающейся беде. А в чем беда, какая, мы и сами не знали.
Казаки остановились против школы, как раз там, где бабы хоровод по праздникам водят. Становой, инспектор и офицер к лавочнику Волконскому в горницу пошли, наверно, угощаться, а казаки и черкесы спешились и расположились на траве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55