В четыре часа завыл гудок, и наш первый день на заводе кончился. Следующие дни были уже легче. С каждым днем мы все лучше и лучше осваивали свою работу. Мы начали различать голоса не только своих рас-пущиков, но и чужих, и уже путаницы у нас не было.
Мы научились даже подменять друг друга, если кому надо было отлучиться минут на пять. У нас теперь находилось даже время поболтать с соседями.И к шуму в казарме мы стали привыкать.Только вот к холоду, все время тянувшему в казарму из-за плохо прикрываемой двери, да к клопам и тараканам трудно было привыкнуть. И к голоду тоже.
Изнуряли нас ночные смены. Они были мучительны не только для новичков, но и для тех, кто работал на заводе уже не первый год. Сколько ты ни работай, а, живя в казарме, где далеко за полночь стоит шум и гам, трудно уснуть рано с вечера, чтобы до полуночи выспаться.
Мы шли на смену сонные, ни работе клевали носом, а иногда и засыпали. Распущики кричали на нас, отпускали нам затрещины.Плохо получалось у нас и с заработком, особенно у меня. У нас не было пи одного дня прогула, значит за месяц я должен был получить девять рублей, а Легкий — десять с половиною, считая и забранные харчи. Но каждый раз за месяц я получал рублей семь с копейками, а Легкий — не больше восьми. И у других выходило так же.
Нас обсчитывали табельщики и конторщики, но поделать с ними мы ничего не могли. Если какой-нибудь умник начинал справляться, почему ему не выписали полностью заработанное, он живо вылетал с завода.
И мы молчали. Конторщики, смотрители и табельщики были над нами цари и боги.«Вот почему они так хорошо одеваются и живут в хороших домах»,— думали мы.А они действительно жили в свое удовольствие. Вечером веселились, катались на катке перед домом управляющего, устраивали спектакли, приглашали духовой оркестр. Нашего брата деревенщину сюда и близко не подпускали.
Мы с Легким один раз слышали, как играет духовой оркестр. Нам эта музыка показалась сказочной. На дворе был лютый мороз, нас насквозь продувало ветром, но мы стояли как зачарованные и слушали, слушали...
— Вот это музыка! — сказал задумчиво Легкий.
Мы, наверно, совсем бы замерзли, если бы в это время не открылись двери помещения, где играл оркестр, и оттуда не начали выходить конторщики и мастера. Среди них оказался и сам бог заводской — управляющий, в своей голубой шинели. Только тогда мы очнулись и пустились наутек, к себе в казарму — к клопам и тараканам.
Я не знаю, чем бы кончилась наша жизнь на заводе, если бы не вмешался мой отец. Он пришел домой на масленицу и, узнав, что мать отпустила меня работать на Ивот, взбеленился. Уж кто-кто, а он-то знал, каково живется в казарма нашему брату.
— Сейчас же поезжай за ним! — закричал он на мать, И мать приехала за мной в Ивот на нашей сивой кобыленке и забрала меня.
— Поедем, сынок, поедем скорей, а то отец убьет меня совсем,— говорит она мне.
— А как же расчет? Расчет надо получить в конторе, мне там причитается рубля два-три,— говорю я ей.
— Бог с ними, с этими двумя рублями, поедем скорей, И она увезла меня домой.
— Ну как, сладко зарабатывать деньги на заводе? — говорит мне отец, как только я перешагнул порог хаты.
Я молчу.
— Вот то-то же! В другой раз не будешь дурить.
Но ни бить, ни ругать меня не стал. Он видел, что я и так чуть живой на ногах стою.
А весной пришел домой и мой товарищ Вася Легкий. Так и закончилась наша жизнь на стекольном заводе.
МЫ РАБОТАЕМ С КАМЕНЩИКАМИ
Мой отец очень полюбил Легкого. Легкого, как я заметил, почти все любили, но что мой отец его от всех отличал, это уже не шуточки. Это надо заслужить! Мой отец очень вспыльчивый, своенравный человек, и жить и работать с ним не так-то легко. Когда он бывает дома, к нам в хату ни одна баба, ни один мальчонка ни ногой. Мужики ходят, правда, не все — только те, кто отцу по нраву пришелся. И все же, когда отец дома, каждый вечер, особенно в празд-
кики, мужиков набивается полна хата. Это бывает зимой, когда отец ходит со мной рубить лес, поздней осенью или самой ранней весной. В остальное время года он всегда в каменщиках или в печниках, у подрядчика., в артели или еще где с одним-двумя товарищами по мелочам пробавляется.
Мой отец каменщик и печник. Каменщик он первоклассный, парной руки, как у нас называют таких. Пу, а по печам у нас есть и поискусней его мужики. Например, Иван Устинович Амелин или Сергей Рудой. Но все лес и печник он качественный, это все признают.
Отец Легкого тоже каменщик, но он средний по мастерству, вторая рука, а за печи он и взяться не смеет.У нас вообще в деревне много каменщиков, этик больше всего живет наш народ — земелька-то плохая! И вот каждый ивановичский парнишка, как только станет подрастать, стремится попасть на работу в артель каменщиков, чтобы научиться мастерству кладки, стать впоследствии самому каменщиком первой руки.
А как попадешь, кто тебя возьмет и научит? Хорошо, если есть родные, отец или дядя, а как нет? Тогда надо просить чужих, а они даром не научат, им угождай да угождай, водку покупай...
Один раз, в марте,— это было уже года /два спустя после того, как мы с Легким пробовали стать заводскими рабочими,— на дворе была такая слякоть, мокрый снег и дождь так развезли дорогу, что идти в лес пилить дрова не было никакой возможности. И мы с отцом сидели дома и плели лапти. Отец мой не любил плести лапти, но не бездельничать же целый день! И он ковырял свайкой, сидя на конике.
И вдруг Легкий тут как тут. Он как знал, что мы дома.
— А, Легкий! — усмехнулся отец. Он всегда полунасмешливо и в то же время ласково относился к моему другу.— Мое вам почтение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55