Ведь стекло и есть стекло.
— Простое стекло тоньше и меньше размером, а бемское толще и шире,— поясняет Роман.— Кз простого стекла выдувают халявы, из бемского — муштраны.
Мы не понимаем, что такое «халявы» и «муштраны», но Роман и ото нам пояснил:
— Муштраны тоже халявы, только большие и тяжелые, их не каждый мастер выдуть сможет. Поэтому-то на бемской ванне и работают самые здоровые мастера, они и зарабатывают больше, чем мастера на простой ванне, где полубелое стекло зарится.
«Как это он все знает, Роман Косолапый! Вот что значит фабричный человек»,— думаю я.
Мы подходим к главной конторе завода и направляемся к проходной будке. Я зазевался на окна конторы. Таких окон я в жизни не видывал. В рамах ни одного переплета, а во все окно один сплошной лист стекла, огромный, рукой но дотянешься.
— Не разевай рот, пошли, пошли скорей! — прикрикнул Роман.
Через проходную будку выходим на заводской двор. И новое чудо! Маленький паровозик ходит по узкоколейке, развозит платформы с дровами и визжит оглушительно. Такого чуда нам и во сие еще не снилось!
Роман тащит нас дальше, к большой казарке из красного кирпича. Красивый двухэтажный дом из серых цементных плит. Нам хочется полюбоваться на него, но Роман все торопит и торопит нас.
Вот мы и в казарме. Она похожа на длинный сарай, разделенный каменной стеной на две половины, с большими окнами. Мы вошли в одну половину, левую.
Здесь сразу нас оглушили шум и гам. Я никогда не думал, что может быть такое помещение и в нем столько пароду. Но ведь это только одна половина казармы, а в другой, как после мы узнали, еще больше жило людей. Вдоль
глухой стены казармы тянулись двойные нары, возле окон — длиннущие столы и скамьи. В самом конце помещения, тут же, у двери,— плита, да такая большая, что, пожалуй, заняла бы всю нашу хату.
На нарах спали ребятишки, за столами тоже сидели ребята, кто обедал, а кто играл в карты. На плите стояли чугунки и чугуночки; варились щи, похлебка, каша, кипятился чай. Шум, крик, хохот, чад от плиты наполняли всю казарму от пола до потолка. Где-то пиликала гармоника, тренькала балалайка. На ярмарке в Бытошп, мне кажется, меньше шуму бывало, чем тут. Даже на что боек и смел был Легкий, а и он растерялся в первую минуту.
Нас тотчас же окружили.
— А, Косолапый! Милый пришел! — закричали все радостно.
Видимо, вое его тут любили.Роман улыбался, отшучивался, а сам знай подвигался в дальний угол казармы, где у него было свое место с дядями Ильюхой и Андрзяном. Те сейчас работали, и мы пока устроились на их местах на нарах, сняли свои сумки.
К нам подлетели Ванька Трусик, Матвеечка, Тихон Пу-люка и другие наши ребята. Они засыпали нас вопросами, стали расспрашивать про деревенские новости.
— Ну вы пока посидите тут,— говорит Роман,— а л пойду к смотрителю, узнаю насчет «восьмого номера». Взяли туда кого или еще нет. Тут, если прозевал,— пиши пропало, поворачивай оглобли назад. Давайте ваши деньжонки на всякий случай: сухая ложка рот дерет.
Мы отдали ему свои гроши, и Роман исчез за дверью. Скоро он вернулся. Принес с собой селедок, сахару и коврижку белого хлеба.
— Ну, все в порядке,— сказал он.— Смотритель приказал, чтобы вы завтра с восьми часов утра выходили на работу. Будете работать вместе, на одной машине, в одной п той же смене, один — вертуном, другой — иосыльщиком. Это уж вы сами решайте, кому где. На вертушке потрудней, но зато на пять копеек дороже. Я думаю, Легкий, ты посильней, станешь на вертушку.
— Мне все равно, как вот Федя,— ответил Легкий.
— Я посылыциком буду,— говорю я, хотя еще не знаю, что делает посылыцик.
— Ну и все,— говорит Роман.— А харчиться будем так: ты, Федя, с нами, а ты, Легкий, со своим братом Ванькой. Я ему уже сказал, что ты пришел на завод. А сейчас поедим с дороги.
— А на что ты купил селедок и белого хлеба? — поинтересовался Легкий.
— Я смотрителю дал но полтиннику за каждого из вас, а полтинник у меня остался. Хватит с пего и рубля, с живоглота. А на этот полтинник мы попируем.
И мы принялись за еду.
...Первую ночь в казарме мне плохо спалось. Легкий перешел в другую половину, где жил его брат Ванька, а я остался с Романом.
Но и Роман вскоре ушел от меня. Ему с полуночи заступать на работу. Дядя его, Илья, пришел с работы только в полночь. Илья потрепал меня но плечу, засмеялся и, заикаясь, сказал:
— А... а... а... ничего! Привыкнешь и... и... и ты. И... и... и... все бу... будет хорошо!
И указал мне местечко, где я могу спать. Я лег, но уснул только перед самым рассветом.
— Ты что ж спишь? Вставай скорее, первый гудок был. Вставай! — слышу сквозь сон голос Легкого.
Я вскочил. Завтракать было уже некогда, и я захватил с собой только кусок хлеба да несколько сырых картофелин. Ребята сказали, что на заводе картошку можно испечь в любой машине.
И мы пошли на завод.Сердце у меня стучало, я боялся, что не справлюсь с работой, что меня сразу же прогонят обратно. Хотя Роман и уверял меня, что посылать халявы в машину самое, плевое дело, а все же я не знаю, как их посылать.
Снаружи наш гутеновский цех очень неказист. Он походит на большущий сарай, только стены его не из бревен или камня, а из листового железа, ржавого и местами дырявого.Когда мы открыли дверь и вошли в цех вслед за Ванькой Трусиком, нас поразили его размеры. Если казарма нам показалась большой, то гутеновский цех был прямо чудовищно огромен, в нем таких казарм можно было штук сто поместить. Он был и страшно длинен, и страшно широк, и ужасно высок. Пол в нем весь устлан кирпичом, в центре — широкий проход, а посреди прохода — узенькая железная дорога. И весь широкий проход был заставлен халявами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55