Я уже сейчас люблю его всем сердцем, я от него без
ума. У, ты мой поросенок! Я позабуду все самые большие и самые
горькие обиды, едва лишь увижу его и услышу младенческий его
лепет. Спасибо этой старухе! Честное слово, я назначу ей из
моих рагуанских доходов хороший пенсион, но только не в виде
временного вспомоществования, как у немощных умом бакалавров,
но постоянный, как у почтенных профессоров. А по-вашему
выходит, что жена моя будет носить меня во чреве, что она меня
зачнет и родит и что про меня станут говорить: "Панург -
второй Вакх. Он дважды родился. Он возродился, как Ипполит, как
Протей, который в первый раз родился от Фетиды, а во второй -
от матери философа Аполлония, как оба Палики, родившиеся в
Сицилии, у берегов Симета. Его жена была им беременна. Он
восстановил древнюю мегарскую палинтокию и Демокритов
палингенез"? Вздор! И слушать не хочу!
Третье двустишие гласит: жена высосет у меня немало соков.
Hа здоровье! Вы, конечно, догадываетесь, что речь идет о той
палочке с одним концом, что подвешена у меня внизу. Клятвенно
обещаю вам позаботиться о том, чтобы палочка у меня всегда была
сочная и ни в чем недостатка не ощущала. Словом, моя жена
внакладе не будет. Она свое получит. Между тем вы усматриваете
в этом двустишии аллегорию и толкуете его как хищение и кражу.
Я согласен с вашим толкованием, аллегория мне нравится, но
только я понимаю ее иначе. По-видимому, из доброжелательности
ко мне вы все толкуете так, как мне невыгодно, и притягиваете
свои объяснения за волосы: недаром люди ученые говорят, что
любовь необычайно пуглива и что истинная любовь непременно
должна испытывать страх. А по-моему, - да вы и сами прекрасно
это понимаете, - воровство здесь, как и у многих древних
латинских писателей, означает сладкий плод любовных утех,
который должен быть сорван тайком и украдкой, ибо так угодно
Венере. Вы спросите, почему? Потому, что кипрская богиня
предпочитает, чтобы любовными шалостями занимались крадучись,
где-нибудь меж дверей, на ступеньках лестницы, на рассыпавшейся
вязанке хвороста, прячась за ковры, чтобы все было шито-крыто
(и тут мне нечего ей возразить), но только не при солнечном
свете, как учат циники, не под балдахином, не за пологом
златотканым, не с роздыхом и со всеми удобствами: с алым
шелковым опахалом, с султаном из индюшиных перьев для отгона
мух, и чтобы подружка при этом не ковыряла у себя в зубах
соломинкой, выдернутой из тюфяка. А вы, значит, склоняетесь к
мысли, что она меня оберет и высосет, как высасывают устриц из
раковин и как киликийские женщины (свидетель - Диоскорид)
собирают чернильные орешки? Ошибаетесь. Кто обирает, тот не
сосет, а хапает, не в рот сует, а в мешок, тащит да
подтибривает.
Четвертое двустишие гласит: моя жена обдерет меня, но не
всего. Прекрасно сказано! Вы же толкуете это как побои и
членовредительство. Попали пальцем в небо. Умоляю вас,
отрешитесь вы от земных помыслов, возвысьте взор ваш до
созерцания чудес природы, и вы сами осудите свои ошибки и
признаете, что предсказания божественной сивиллы вы понимали
превратно. Положим (но только ни в коем случае не допустим и не
доведем до этого), моя жена по наущению нечистого духа пожелает
и вознамерится сыграть со мною злую шутку, обесславить меня,
наставить мне пару длиннющих рог - до самых ног, обобрать меня
и обидеть; со всем тем желание ее и намерение в жизнь не
претворятся.
Довод, который утверждает меня в сей мысли, зиждется на
твердом основании и почерпнут мною из глубин монастырской
пантеологии. Сообщил же мне его брат Артурий Hюхозад, дай Бог
ему здоровья: было это в понедельник утром, когда мы с ним
вдвоем съели целый четверик свиных колбасок, и еще в это время,
как сейчас помню, поливал дождь.
При сотворении мира или же чуть-чуть позднее женщины
сговорились между собой сдирать с живых мужчин кожу, ибо
мужчины намеревались всюду забрать над ними власть. И в
подтверждение сего участницы заговора дали торжественное
обещание и поклялись святой кровью. Hо - о тщета начинаний,
предпринимаемых женщинами, о слабость женского пола! Прошло
более шести тысяч лет с тех пор, как они принялись обдирать
или, по выражению Катулла, облуплять мужчин с самого приятного
для них органа, жилистого и пещеристого, и пока только успели
ободрать одну головку. Евреи с досады сами ввели обрезание и
обрезают себе его и загибают крайнюю плоть: они предпочитают,
чтобы их называли обрезанцами и подстриженными марранами, лишь
бы только их не подрезали женщины, как это бывает у всех других
народов. Моя жена не пойдет против течения и, если потребуется,
обдерет меня, я же охотно ей это позволю, только не дам
ободрать всего. Можете быть уверены, добрый мой король.
- Вы, однако ж, не объяснили, - вмешался Эпистемон, -
отчего старуха долго глядела на огонь, а потом дико и страшно
закричала, лавровая же ветвь сгорела бесшумно, не издав ни
малейшего треска. Вам известно, что это - печальное
предзнаменование и весьма недобрый знак, как о том
свидетельствуют Пропорций, Тибулл, хитроумный философ Порфирий,
Евстафий в своих комментариях к Гомеровой Илиаде и другие.
- Тоже нашли на кого сослаться! - воскликнул Панург. -
Все поэты - безумцы, а все философы - выдумщики, такие же
полоумные, как и все их суемудрие, то бишь любомудрие!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63