Ришиан сжимает запястье глашатая и точным рывком притягивает к себе, лишая меня опоры. Но падать еще рано: падать следует аккурат после того, как две женщины сливаются в страстном и глубоком поцелуе, не стесняясь моего присутствия. Пальцы гаккара нежно тонут в жемчужных кудрях, а глашатай словно боится шевельнуться, но лишь из страха доставить неудобство своему… своей партнерше.
Девочки любят друг друга? Что ж, и такое бывает. Насколько помню, у Локки в ее заведении есть по меньшей мере три счастливых парочки, в свободное от проявления взаимных чувств время доставляющих удовольствие лицам противоположного пола. Ничего необычного. Хотя, гаккар наверняка рассчитывал на другой эффект, потому что по окончании поцелуя в направленном на меня взгляде явственно читалось недоумение. А все из-за чего? Из-за моего полнейшего равнодушия. Кстати, это вовсе не одно и тоже с бесстрастностью. Задумывались когда-нибудь? Я – неоднократно, с того самого мига, как наставник заявил Сэйдисс, что ее сын «равнодушен и к добру, и к злу». Тогда, лет пятнадцать назад, его слова показались мне оскорблением, но много позже, получив время на размышления (ввиду невозможности проводить дни как-то иначе, нежели в раздумьях), я понял: наставник вовсе не пытался меня оскорбить. Напротив, нашел во мне качество, способное развиться в любую из сторон.
Равнодушие – равное отношение, равное восприятие. Оно может быть опасным в том смысле, что если вы остро отзываетесь на нечто радостное и светлое, то не меньшее потрясение (правда, обратного направления) получите, столкнувшись со злом. Тут необходимо правильно рассчитывать силу своего «равнодушия»: приходить в восторг и умиление от любого прекрасного чуда, и при этом погружаться в пучины скорби, встречая беду? Или же оставаться предельно спокойным в обоих случаях? Что вам больше по душе? Я, пройдя от одного конца радуги чувств до другого, решил выбрать середину: и радуюсь не до поросячьего визга, и скорблю не до горючих слез. Подозреваю, подобных мне людей много на свете и, возможно, именно поэтому мир еще живет и здравствует. В самом деле, чувства не должны быть всепоглощающими: тогда все существование становится чередой взлетов и падений. Словно ты всю жизнь качаешься на качелях, да так азартно, что в любой момент можешь и сам замертво упасть на землю, и покалечить сидящего напротив тебя. Я знаю: мои действия разумны и правильны, но иногда все же до зуда в кончиках пальцев завидую тем, кто беспечно раскачивает качели своей жизни…
– Ну?
Нетерпеливый heve Майс. Впрочем, как можно осуждать человека, ожидающего самого главного решения в своей судьбе?
– М-м-м?
– Вы все узнали?
– Пожалуй, да.
– И?
Да он весь трясется… Прямо-таки, охвачен лихорадкой надежды.
– Я все вам расскажу. Но не сейчас.
– А когда?
Он почти взвыл, заставив меня сморщиться: громкие звуки всегда утомляют мою хмельную голову.
– Завтра. То есть, сегодня… Утром.
– Но почему?
– Потому… Потому что я устал. Потому что мне нужно отдохнуть. Поспать, к примеру. Я отправляюсь домой, а поутру, часиков, скажем, в десять, навещу вас и дам полный отчет.
– Домой? Вы можете спать прямо здесь, если желаете.
Я покачал пальцем перед лицом хозяина «Перевала»:
– Э нет: спать я буду только дома, в своей любимой постельке. Или ничего не получится.
Майс скривился, но все же согласно выдохнул:
– Хорошо. Риш, проводи его: а то еще нарвется на патруль – ищи его потом…


***

Я не лгал и не старался лишний раз поизмываться над сгорающим от нетерпения хозяином игрового дома. К сожалению, ибо – стоило. Нет, мое стремление вернуться домой было вызвано насущной необходимостью поместить печать в исходный контур и тем самым восстановить длину нитей, связывающих душу и тело.
Когда душа отправляется побродить, нити связей не рвутся: иначе подобная «прогулка» была бы первой и последней для смельчака. Нити растягиваются. А растягиваясь, истончаются почти до предела. Разумеется, чтобы все встало на свои места, толщина связей вновь должна стать прежней, и как раз для ее восстановления служит контур, заложенный Сэйдисс в границы мэнора. Строго говоря, мне не рекомендуется надолго покидать Кэллос. Правда, это не значит. что я привязан к моему дому на веки вечные. Вовсе нет. Просто если соберусь куда-то переезжать, придется озаботиться возведением подобного контура по новому месту жительства. А сделано сие исключительно для удобства Заклинательницы: ее личное присутствие, контролирующее печать, не может радовать меня каждый день существования, так что довольствуюсь малым – отражением Сэйдисс в камнях ограды…
Калитка скрипнула, открываясь. Ришиан недоверчиво спросила:
– Мы пришли, да?
Поправляю:
– Я пришел. А ты можешь возвращаться.
Гаккар с сомнением устремил взгляд на протоптанную тропку посреди аллеи, ведущей к дому.
– А ты дойдешь, да?
Я, в свою очередь, обозрел маршрут следования – до ближайшего поворота.
– Почему бы и нет?
– Скорее рухнешь в сугроб и будешь спать в нем… Вечным сном, – придя к такому выводу, Ришиан снова подхватила меня под руку и поволокла внутрь ограды.
Я не вырывался: очень надо. Провожают – и чудно. Тем более, тропка, еще днем казавшаяся мне вполне проходимой, вдруг начала упорно сопротивляться моим шагам…
До дома мы добрели, отмеченные поцелуями снега не только по колено: на повороте мне то ли захотелось прилечь, то ли шагнуть в другую сторону, в результате чего я рухнул, как подкошенный, а гаккару пришлось меня поднимать и отряхивать, заодно залепив мне пару хлестких пощечин – для приведения хоть в какое-нибудь чувство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123