– Тогда живо объясняй, что к чему!
– А надо ли?
– Надо!
Всегда завидовал чужой уверенности. Особенно такой горячей и страстной.
– В целях безопасности: моей, мэнора и прочих его обитателей Заклинательницей создан магический контур, вход и выход из которого можно перекрывать… если возникнет надобность.
Кайрен нахмурился.
– Вход и выход? Разве это не одно и то же?
– Не всегда. Контур может действовать по принципу: «Всех пускать, никого не выпускать» или наоборот. А может и вовсе превратиться в стену. Собственно, так и произошло.
– Но почему? Ведь раньше…
– Раньше тело управителя мэнора не расставалось с сознанием.
Добавлять что-либо еще не потребовалось: дознаватель понял мою мысль.
– Значит, входом и выходом управляешь ты?
– Так получилось.
– И если с тобой случится беда…
Уточняю:
– То бишь, смерть?
Блондин слегка смущается:
– Не хотелось бы предполагать.
– Да ничего страшного, предполагай! Кстати, если я умру, контур мгновенно откроется. Поэтому можешь не переживать лишний раз.
– Не переживать? – Он всплеснул руками. – Тебе легко говорить! Сначала я услышал знакомое имя, затесавшееся между слов: «вроде еще дышит, но уверенности нет»…
– Это было до лазарета? – Поинтересовался я, но мой вопрос остался незамеченным:
– А потом, представляешь, какие чувства меня посетили, когда увидел тебя полудохлого, да еще в крови?
– Представляю. Низкие, грязные и мелочные.
Карие глаза сверкнули, но не оскорбленно, а скорее азартно.
– Да неужели?
– Именно такие. И я даже могу назвать причину их появления.
– Весь внимание.
– Во-первых, увидев меня полудохлым, ты сразу подумал, что придется искать новое жилье, а это не ко времени, да и трудновато делать в канун Зимника. Во-вторых, моя безвременная кончина лишала тебя возможности безвозмездно пользоваться кое-какими удобствами соседства с плетельщиком. К примеру, помощи в очередном расследовании… Ну как, угадал?
Он усмехнулся.
– Угадал. Только… Почему я не мог просто беспокоиться?
– Потому. Если бы ты беспокоился о моем благополучии не из корыстных побуждений, это наводило бы на нехорошие мысли о твоих нравственных устоях. Друзьями мы называться не можем, поэтому…
– Да ну тебя! – Кайрен сплюнул на мостовую. – Все благие порывы губишь на корню.
– Всего лишь излагаю правду жизни.
Он помолчал, размеренно выдыхая в морозный воздух туманные облачка.
– Ты, конечно, волен думать все, что пожелаешь, только… Я хоть и служу в управе, где покойники встречаются каждый день, да во всех видах, но привыкнуть не могу. Нет, желудок у меня крепкий, опорожняться при всяком удобном случае не спешит! Я не об этом. Когда смотришь на мертвое тело… И добро бы, человек умер в сражении, с честью, защищая родной дом, так нет: стукнули по затылку и провели лезвием по горлу ради горсти жалких медяков. Ни смысла, ни пользы. Одна тоска. Если у убитого имеется семья, она прежде всего попытается получить с управы мзду за «неоказание защиты». Припрется нахальная баба и будет орать на все кабинеты: «Мы подати на ваше содержание исправно платим, сим к симу, а вы даже задницу не приподымете, когда нам беда грозит!» И ведь не возразишь: действительно, платят подати. А мы должны оберегать порядок и спокойствие горожан. Только за каждым не усмотришь. И как объяснить вдове и сиротам, что папаня их по собственной дурости монетами звенел там, где кошелек нужно подальше прятать? Вот и дозвенелся, докуражился… Воришка тоже дурак из дураков. Ну подошел бы, тихонько обобрал, но зачем душегубствовать? А-а-а!
Кайрен махнул рукой, словно не допускал, что его собеседник усвоит хоть малую толику смысла проникновенных речей. Ну и зря. Я хоть и не признанный мудрец, но чувства тоймена, не видящего смысла в смерти, понять способен.
В самом деле, зачем люди убивают друг друга? Кража, конечно, вещь также малодостойная, но ее грех ложится только на воровскую душу, а убийство затрагивает всех: и убиенного, и его друзей и близких, и убийцы, и, как убедительно доказал блондин, служек покойной управы. Проще всех из перечисленных персон, разумеется, первой: умер и умер, взятки гладки. Близкие начинают скорбеть и жаловаться, друзья – строить планы отмщения, и вся эта толпа становится головной болью для покойной управы. Но печальнее другое. В душах тех, кого коснулось несчастье, просыпаются зерна Хаоса. И остается только молить богов помочь справиться с невесть откуда взявшимися недостойными желаниями и неутолимыми страстями… Наверное, именно поэтому убийц всегда называли и буду называть «душегубами»: жизни лишается всего лишь одно тело, а равновесия – множество душ.
Но пока я предавался размышлениям, Кайрен успел угомонить свои чувства и бесцеремонно вопросил:
– А из-за чего тебя пытались убить?
– М-м-м?
– Целых два раза: на случайность уже не потянет. Может, расскажешь?
– Два раза?
Блондин настороженно сузил глаза.
– Только не делай вид, что от потрясений повредился умом. Не поверю.
– Почему?
– Потому что иначе вьер с тобой долгие беседы не водила бы.
Ах, вот в чем дело!
– Кстати, о вьере. Много ты ей рассказал обо мне?
Кайрен негодующе надулся:
– Почему ты решил, что я вообще рассказывал? Делать мне больше было нечего!
– Я хоть и недолго знаком с этой милой бабулей, но успел уяснить одно: если она желает что-то узнать, она узнает. И хочешь, не хочешь, а признаешься. Особенно, если есть, в чем признаваться.
Карий взгляд скакнул в сторону – на стену дома, у которого мы остановились.
– Ну так, много? Надеюсь, не все подробности?
Виноватая улыбка.
– Э…
Значит, все.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123