Почему,
поскольку я мыслю, я должен мыслить истинно? Из теоретически-познавательного
определения истинности отнюдь не вытекает ее долженствование, этот момент
совершенно не содержится в ее определении и невыводим оттуда; он может быть
только извне привнесен и пристегнут (Гуссерль). (84-85)
Этот абзац тематически подразделяются на два периода:
1)истинность и долженствование;
2)долженствование как категория поступка. Рассмотрим первый (вышеприведенный)
период.
41
"Почему я должен мыслить истинно?" - спрашивает Бахтин. Изнутри содержания
мышления никто никому ничего не должен. Как говорится в логической пьеске: "Если
мы поднимем дом и поставим на носилки, мы его перевернем" и никто не сможет
упрекнуть нас во лжи. Как пишет Бахтин чуть позже: безгрешный путь от посылки к
выводу! Долженствование возникает, когда проделывают обратный путь - от вывода к
посылке и отдают приказ: "Поднять дом! Поставить на носилки!", предполагая
впоследствии перевернуть его.
Вообще ни одно теоретическое определение и положение не может заключать в себе
момент долженствования, и он невыводим из него. Нет эстетического, научного и
рядом с ними этического долженствования, но есть лишь эстетически, теоретически,
социально значимое, причем к этому может присоединиться долженствование, для
которого все эти значимости техничны. Эти положения обретают свою значимость в
эстетическом, научном, социологическом единстве: долженствование в единстве моей
единственной ответственной жизни. Вообще, и это будет нами подробно развито
дальше, нельзя говорить ни о каких нравственных, этических нормах, об
определенном содержательном долженствовании. Долженствование не имеет
определенного и специально теоретического содержания. На все содержательно
значимое может сойти долженствование, но ни одно теоретическое положение не
содержит в своем содержании момента долженствования и не обосновывается им. Нет
научного, эстетического и прочего долженствования, но нет и специально
этического долженствования в смысле совокупности определенных содержательных
норм, все значимое со стороны своей значимости обосновывает различные
специальные дисциплины, для этики ничего не остается (так называемые этические
нормы суть главным образом специальные положения, и когда будут обоснованы
42
соответственные социальные науки, они будут приняты туда). Долженствование есть
своеобразная категория поступления-поступка (а все, даже мысль и чувство, есть
мой поступок), есть некая установка сознания, структура которой и будет нами
феноменологически вскрыта. Нет определенных в себе значимых нравственных норм,
но есть нравственный субъект с определенной структурой (конечно, не
психологической или физической), на которого и приходится положиться: он будет
знать, что и когда окажется нравственно должным, точнее говоря, вообще должным
(ибо нет специально-нравственного долженствования). (85)
Наш долг-поступок реализуется в момент выбора из множества теоретических
суждений. Этот момент требует специальной риторической техники, исходящей из
того, что поступок-поступление - в первую очередь создание ответственного слова.
Такое слово и есть по-бахтински "все": даже мысль и чувство.
Если искать непосредственных терминологических истоков понимания слова в
качестве поступка, то можно вспомнить Л.Н.Толстого9, тем более, что в одной из
последних и наиболее цельных монографий, посвященных Бахтину, Лев Николаевич
показан его союзником в работе создания прозаики10. Думаю, однако, представление
о слове как поступке восходит ближайшим образом к русским гимназическим
риторикам11, откуда и почерпнуто Л.Н.Толстым. Беда в том, что в середине XIX
века формула слово - это поступок в силу целого ряда причин трансформировалась в
массовом сознании в нечто противоположное: поступок есть слово (литературное par
excellence).
________________
9 Пример, подсказанный А.Е.Маховым.
10 См. G.S.Morson & C. Emerson. Mikhail Bakhtin: Creation of a Prosaics.
Stanford, 1990. - P.23-24.
11 He вспоминая уж о возможности этимологического восхождения к древнегреческому
слову логос, которое как раз все в себе и сочетает.
43
Тому, что моя ответственная активность не проникает в содержательно-смысловую
сторону суждения, по-видимому, противоречит то, что форма суждения,
трансцендентный момент в составе суждения, и есть момент активности нашего
разума, что категории синтеза производимы нами. Мы забыли коперниканское деяние
Канта. Однако действительно ли трансцендентная активность есть
исторически-индивидуальная активность моего поступка, за которую я индивидуально
ответствен. Никто, конечно, не станет утверждать нечто подобное. Обнаружение
априорно трансцендентного элемента в нашем познании не открыло выхода внутри
познания, т.е. из его содержательно-смысловой стороны в
исторически-индивидуальный действительный познавательный акт, не преодолело их
разобщенности и взаимной непроницаемости, и для этой трансцендентной активности
пришлось измыслить чисто теоретический, исторически недействительный субъект,
сознание вообще, научное сознание, гносеологический субъект. Но, конечно, этот
теоретический субъект должен был каждый раз воплощаться в некотором реальном,
действительном, мыслящем человеке, чтобы приобщиться со всем имманентным ему
миром бытия как предмета его познания действительному исторически-событийному
бытию лишь как момент его. (86)
Критика недостаточности коперниконского деяния Канта в этом периоде не должна
заслонять от нас его стартового положения:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53