Или приходится признать своеобразной ценностью сомнение? Да,
мы признаем такой ценностью сомнение, именно оно лежит в основе нашей действенно
поступающей жизни, при этом нисколько не вступает в противоречие с теоретическим
познанием. Эта ценность сомнения нисколько не противоречит единой и единственной
правде, именно она, эта единая и единственная правда мира, его требует.
(115-116)
Если видеть в этом произведении прообраз теории диалога, то как объяснить, что
другие по большому счету появляются только во второй половине его и то только в
связи с рядом конфликтов с теоретическим мышлением? Нет, диалог просто
техническая категория риторики ответственности, правда понятая существенно
по-новому в сравнении с риторической трактовкой диалога старой риторической
традиции, но как раз в отношении этой категории заметна наиболее открытая
преемственность33.
Именно она требует, чтобы я реализовал сполна свою единственную причастность
бытию с моего единственного места. Единство целого обусловливает единственные и
ни в чем не повторимые роли всех участников. Множество неповторимо ценных личных
миров разрушило бы бытие как содержательно определенное, готовое и застывшее, но
оно именно впервые создает единое событие. Событие как себе равное, единое,
могло бы прочесть post factum безучастное, не заинтересованное в нем сознание,
но и тут для него осталась бы недоступной самая событийность события; для
действительного участника свершающегося события все стягивается к
_________
33 См. Р.Лахманн. Риторика и диалогичность в мышлении Бахтина // Риторика. ј3. -
С.72-84.
113
предстоящему единственному действию его, в его совершенно непредопределенном,
конкретном единственном и нудительном долженствовании. Дело в том, что между
ценностными картинами мира каждого участника нет и не должно быть противоречия и
из сознания [?] и просто с единственного места каждого участника. Правда событие
не есть тожественно себе равная содержательная истина, а правая единственная
позиция каждого участника, правда его конкретного действительного
долженствования. Простой пример пояснит сказанное. Я люблю другого, но не могу
любить себя, другой любит меня, но себя не любит;
каждый прав на своем месте, и не субъективно, а ответственно прав. С моего
единственного места только я-для-себя я, а все другие - другие для меня (в
эмоционально-волевом смысле этого слова). Ведь поступок мой (и чувство - как
поступок) ориентируется именно на том, что обусловлено единственностью и
неповторимостью моего места. Другой именно на своем месте в моем
эмоционально-волевом участном сознании, поскольку я его люблю как другого, а не
как себя. Любовь другого ко мне эмоционально совершенно иначе звучит для меня -
в моем личностном контексте, чем эта же любовь ко мне для него самого, и к
совершенно другому обязывает меня и его. Но, конечно, здесь нет противоречия.
Оно могло бы возникнуть для какого-то третьего, неинкарнированного безучастного
сознания. Для того сознания были бы себе равные самоценности - люди, а не я и
другой, принципиально иначе ценностно звучащие. (116-117)
Целое события общения требует единственности ролей всех участников, потому что
участно-причастен ведь не только я но и другой, другие. Событие, собственно
говоря, потому и возникает, что есть
114
асимметрия взглядов друг на друга и на целое нашего единства, единства
единственностей. Речь есть балансир точек зрения, но речь не спонтанная, а
ответственно изобретенная и тем причастная единственному событию-бытию. Речь как
противовес неинкарнированному безучастному сознанию.
Не может возникнуть и противоречие между единственными и утвержденными
ценностными контекстами. Что значит утвержденный контекст ценностей:
совокупность ценностей, ценных не для того или иного индивидуума и в ту или иную
эпоху, а для всего исторического человечества. Но я единственный должен стать в
определенное эмоционально-волевое отношение к историческому человечеству, я
должен утвердить его как относительно ценное для меня, этим самым станет для
меня ценным и все для него ценное. Что значит утверждение, что историческое
человечество признает в своей истории или своей культуре то или иное ценностью,
- пустая содержательная возможность, не более. Что мне до того, что в бытии есть
а, которому ценно b; другое дело, когда я единственно причастен единственному
бытию эмоционально-волевым, утвержденным образом. Поскольку я утверждаю свое
единственное место в едином бытии исторического человечества, поскольку я
не-алиби его, стою к нему в активном эмоционально-волевом отношении, я
становлюсь в эмоционально-волевое отношение к признаваемым им ценностям.
Конечно, когда мы говорим о ценностях исторического человечества, мы интонируем
эти слова, мы не можем отвлечься от определенного эмоционально-волевого
отношения к ним, они не покрываются для нас своим содержательным смыслом, они
соотносятся с единственным участным и загораются светом действительной ценности.
С моего единственного места открыт подход ко всему
115
единственному миру, и для меня только с него. Как развоплощенный дух я теряю мое
должное нудительное отношение к миру, теряю действительность мира. Нет человека
вообще, есть я, есть определенный конкретный другой: мой близкий, мой
современник (социальное человечество), прошлое и будущее действительных людей
(действительного исторического человечества). Все это суть ценностные моменты
бытия, индивидуально значимые и не обобщающие единственное бытие, открывающиеся
[7} для меня с моего единственного места как основы моего неалиби в бытии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53