При нашем взгляде автономность истины, ее методическая чистота и
самоопределяемость совершенно сохраняются; именно при условии своей чистоты она
и может быть ответственно причастна бытию-событию, относительная изнутри самой
себя истина не нужна жизни-событию. Значимость истины себе довлеет, абсолютна и
вечна, и ответственный поступок познания учитывает эту особенность ее, это ее
существо. Значимость того или иного теоретического положения совершенно не
зависит от того, познано оно кем-нибудь или не познано. Законы Ньютона были в
себе значимы и до открытия их Ньютоном, и не это открытие сделало их впервые
значимыми, но не было этих истин как познанных, приобщенных единственному
бытию-событию моментов, и это существенно важно, в этом смысл поступка, их
познающего. Грубо неправильным было бы представление, что эти вечные в себе
истины существовали раньше, до их открытия Ньютоном, так, как Америка
существовала до ее открытия Колумбом; вечность истины не может быть
противопоставлена нашей временности - как бесконечная длительность, для которой
все наше время является моментом, отрезком. (88-89)
_________
12 В цитируемом издании здесь стоит запятая, но явно это или опечатка или описка
в оригинале.
51
Выпад против релятивизма понятен, так как релятивизм связан с эклектикой
культурных сфер, их неразграничением. У Бахтина все становится на свои места. Не
вполне ясна оппозиция неоткрытого закона Ньютона и не открытой еще Америки. Ведь
и закон Ньютона был и действовал до его открытия, и Америка была и так или иначе
влияла на нас до ее открытия... Может быть, какой-то дефект рукописи...
Временность действительной историчности бытия есть лишь момент абстрактно
познанной историчности; абстрактный момент вневременной значимости истины может
быть противопоставлен абстрактному же моменту временности предмета исторического
познания, но все это противопоставление не выходит из границ теоретического мира
и только в нем имеет смысл и значимость. Но временная значимость всего
теоретического мира истины целиком вмещается в действительную историчность
бытия-события. Конечно, вмещается не временно или пространственно (все это суть
абстрактные моменты), но как обогащающий его момент. Только бытие познания в
отвлеченно-научных категориях принципиально чуждо теоретически же
отвлеченно-познанному смыслу, действительный акт познания не изнутри его
отвлеченно-теоретического продукта (т.е. изнутри общезначимого суждения), но как
ответственный поступок приобщает всякую вневременную значимость единственному
бытию-событию. Однако обычное противопоставление вечной истины и нашей дурной
временности имеет не теоретический смысл; это положение включает в себя
некоторый ценностный привкус и получает эмоционально-волевой характер:
вот вечная истина (и это хорошо) - вот наша преходящая дурная временная жизнь (и
это плохо). Но здесь мы имеем случай участного мышления, стремящегося преодолеть
свою данность ради
52
заданности, выдержанного в покаянном тоне; но это участное мышление протекает
именно в нами утверждаемой архитектонике бытия-события. Такова концепция
Платона. (89)
C.С.Аверинцев трактует этот абзац, транскрибируя его по Платону, на мой взгляд,
несколько произвольно: "Бахтин хочет сказать - с полным основанием, - что учение
Платона, противопоставляющее незыблемость "истинно-сущего и зыбкость
мнимо-сущего, меона, имеет целью вовсе не простую констатацию различия
онтологических уровней, но ориентацию человека по отношению к этим уровням: от
человека ожидается активный выбор, т.е. по-бахтински, "поступок", - он должен
бежать от мнимости и устремляться к истине" (159).
Активный выбор производится не между истиной и мнимостью (по-бахтински,
разумеется, а не по-платонски), а между тьмой разных истин, дороже которых,
правда, не обман, а оживляющий, актуализирующий истину речевой поступок.
Приведенная трактовка характерна для Аверинцева, абсолютизирующего и
завершающего риторику как риторику познания, что, впрочем, не может приуменьшить
его колоссальных заслуг, связанных с четким выделением этапа риторического
рационализма13.
Вполне возможно трактовать конец бахтинского периода как критику Платона за
теоретическую невыдержанность (ценностный привкус и эмоционально-волевой
характер), но в целом этот абзац еще слишком черновик для какой-либо хоть
относительно завершенной трактовки. Начало же следующего абзаца скорее
подтверждает критическую направленность Бахтина по отношению к Платону.
Еще более грубым теоретизмом является попытка включить мир теоретического
познания в единое
_______
13 См.: С.С.Аверинцев. Риторика и истоки европейской литературной традиции. -
М., 1996. Книга - результат четвертъвековой работы автора в этом направлении,
работы, как мне кажется, еще очень мало оцененной.
53
бытие как бытие психическое. Психическое бытие - абстрактный продукт
теоретического мышления, и менее всего допустимо мыслить акт-поступок живого
мышления как психический процесс и затем приобщение его теоретическому бытию со
всем его содержимым. Психическое бытие такой же отвлеченный продукт, как и
трансцендентная значимость. Здесь мы совершаем уже чисто теоретически весомую
нелепость: большой теоретический мир (мир как предмет совокупности наук всего
теоретического познания) мы делаем моментом маленького теоретического мира
(психического бытия как предмета психологического познания). Поскольку
психология, оставаясь в своих границах, знает познание только как психический
процесс и переводит на язык психического бытия и содержательно-смысловой момент
познавательного акта, и индивидуальную ответственность его свершения-поступка,
она права, поскольку она претендует быть философским познанием и выдает свою
психологическую транскрипцию за действительно единственное бытие, не допуская
рядом с собой столь же правомерную трансцендентно-логическую транскрипцию, она
совершает грубую, и чисто теоретически, и философско-практически ошибку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53