М., 1992. - С.4 -11.
141
что именно герой произведения должен быть представлен как
содержательно-положительная ценность, в смысле придания ему определенного
положительного ценностного эпитета: "хороший, красивый" и под., эти эпитеты
могут быть все сплошь отрицательными, он может быть плох, жалок, во всех
отношениях побежден и превзойден, но к нему приковано мое заинтересованное
внимание в эстетическом видении, вокруг него - дурного, как вокруг все же
единственного ценностного центра, располагается все во всех отношениях
содержательно лучшее. Человек здесь вовсе не по хорошу мил, а по милу хорош. В
этом вся специфика эстетического видения. (128)
Тут совсем не антропный принцип современной естественной науки и философии. Тут
классический принцип практической центральности говорящего человека, который в
центре не абстрактной философской или физической картины мира, а в центре
исхождения события, случая, казуса (в терминах судебной риторики).
Весь ценностный топос, вся архитектоника бытия были бы иными, если бы ценностным
центром был не он. Если я созерцаю картину гибели и совершенно оправданного
позора единственно любимого мной человека - эта картина будет совершенно иной,
чем в том случае, когда погибающий для меня ценностно безразличен. И не потому
вовсе, что я буду пытаться оправдать его вопреки смыслу и справедливости, все
это может быть исключено, картина может быть содержательно справедливой и
реалистичной, и все же картина будет иная, иная по своему существенному топосу,
по ценностно-конкретному расположению частей и деталей, по всей своей
архитектонике, я буду видеть иные ценностные черты, и иные моменты, и иное
расположение их, ибо конкретный центр моего
142
видения и оформления картины будет иным. Это не будет пристрастное субъективное
искажение видения, ибо архитектоника видения не касается содержательно-смысловой
стороны. Содержательно-смысловая сторона события, отвлеченно взятая, равна себе
и тождественна при разных конкретных ценностных центрах (включая сюда и
смысловую оценку с точки зрения той или иной содержательно-определенной
ценности: добра, красоты, истины), но эта содержательно-смысловая себе равная
сторона сама только момент всей конкретной архитектоники в ее целом, и положение
этого отвлеченного мира различно при различных ценностных центрах видения. Ведь
один и тот же с содержательно-смысловой точки зрения предмет, созерцаемый с
разных точек единственного пространства несколькими людьми, занимает разные
места и иначе дан в конкретном архитектоническом целом поля видения этих разных
людей, его наблюдающих, причем смысловая тожественность его входит как момент в
конкретное видение, она лишь обрастает индивидуализированными и конкретными
чертами. Но при созерцании события отвлеченно-пространственное положение есть
лишь момент единой эмоционально-волевой позиции участника события. (128-129)
И снова абзац начинается с риторической метки: топос! Общее место риторического
изобретения, выросшее у Аристотеля из реального общего места события речевого
(ораторского) общения (агора, например), требовавшего не только физической
(площадь43), но и интеллектуальной общности (иначе речи не могли бы быть
убедительными), превращается у Бахтина в исходно единственное индивидуальное
место зарождения своего определенного ответственного слова, соответствующего
единому и
___________
43 Не здесь ли кроется интерес Бахтина к площадным жанрам речи?
143
единственному бытию-событию. Слово рождается как позиция участника этого
события.
Так и содержательно-тожественная оценка одного и того же лица (он - плох) может
иметь разные действительные интонации в зависимости от действительного
конкретного ценностного центра в данных обстоятельствах: люблю ли его
действительно, или мне дорога та конкретная ценность, по отношению к которой он
не состоятелен, а он безразличен; это различие, конечно не может быть отвлеченно
выражено в виде определенной субординации ценностей, это конкретное
архитектоническое взаимоотношение. Нельзя подменять ценностную архитектонику
системой логических отношений (субординация) ценностей, истолковывая различия в
интонации следующим систематическим образом (в суждении: он - плох): в первом
случае высшей ценностью является человек, а подчиненной - добро, а во втором
обратно. Таких отношений между отвлеченно-идеальным понятием и действительным
конкретным предметом не может быть, отвлечься же в человеке от его конкретной
действительности, оставив смысловой остов (homo sapiens), тоже нельзя. (129)
Здесь, как и в предыдущем случае возникают ассоциации с "Риторикой Аристотеля.
Хвала или хула определенного человека - цель эпидейктической речи (которая,
кстати, генетически ближе всего к речи художественной). И здесь Бахтин совершает
радикальный переворот в риторической теории: оценке человека с точки зрения
общих мест он противопосталяет оценку любовно-конкретную, исходящую не из
отвлеченных понятий добра или истины или красоты, а из любимой действительности
этого человека.
Итак, ценностным центром событийной архитектоники эстетического видения является
человек не как
144
содержательное себе тождественное нечто, а как любовно утвержденная конкретная
действительность. При этом эстетическое видение отнюдь не отвлекается от
возможных точек зрения ценностей, не стирает границу между добром - злом,
красотой - безобразием, истиной - ложью; все эти различения знает и находит
эстетическое видение внутри созерцаемого мира, но все эти различения не
выносятся над ним как последние критерии, принцип рассмотрения и оформления
видимого, они остаются внутри его как моменты архитектоники и все равно
объемлются всеприемлющим любовным утверждением человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53