Гека снова определили в карцер и он сидел.
Однажды, еще раньше, на третьем месяце, он в невероятном прыжке с
опорой на стену дотянулся до лампы дневного света и сумел ее
раскокать. Ртуть собрал и запустил под дверь, так что
микроскопические шарики выкатились в коридор. Началась суета,
дезинфекция, угрозы. А что они могли ему сделать -- ниже карцера
не спустишь... Перевели в другое помещение, потом, через срок,
вернули, но лампочка уже была обыкновенная, стоваттная, и Геку
стало полегче.
Слухи о нем то утихали, то вновь возникали. То, что он остался
безнаказанным после конфликта с "гангстерами", придавало ему
ореол крутого мужика, заступника за простых сидельцев. Те кому
довелось побывать в других зонах, помимо Пентагона, объясняли,
что этот Ларей живет по "правильным понятиям", а местная шушера
-- шакалье и беспредельщики. Говорили шепотом, с оглядкой, но
говорили. Те кто жил с ним в одной камере тоже изъяснялись
намеками, что, мол, с ним легче сиделось, хотя и строже -- все
было по справедливости... А теперь, к тому же, вокруг него
складывался орел мученика, тюремного стоика, святого.
Местные вожди бессильны были пресечь эти слухи. Спасибо куму,
конечно, за них трамбует урку, но лучше бы его им отдали. Не
опустить -- так зарезали бы. Не зарезать -- отравили бы. На воле
над ними смеются, сволочи сытые, сами бы попробовали здесь
порядки хранить... Того-Живот так и не оправился толком --
аттестован инвалидом и списан на волю. За взятку, конечно, а все
же инвалидность не липовая, бойцом ему не бывать отныне.
На исходе девятого месяца Гек, как обычно, грезил-полуспал с
открытыми глазами. Уши привычно процеживали коридорные звуки,
наизусть знакомые: Гек по шагам отличал вертухаев, знал
особенности каждого, заранее мог предугадать реакции и манеру
вести дежурство. Нюх обострился чрезвычайно, теперь он понимал
Варлака и Субботу, поразивших его когда-то своими способностями
на этот счет. И запахи он все знал наперечет: от этого всегда
лосьоном разит, а это крем сапожный, в шлюмке сегодня перловка...
Этот запах взялся ниоткуда и был ему смутно, но все же будто
знаком. Возник и исчез.
Жизнь Гека в карцере была крайне скудна впечатлениями, но мозг,
не меньше желудка страдающий от недостатка пищи, то есть событий,
образов, информации, привык усваивать мельчайшие частички этой
самой информации, проникающие в камеру из внешнего мира. Когда
этого не хватало, мозг принимался за "жировые запасы" --
воспоминания об увиденном, услышанном, съе... (ой, только не
это!) пережитом. Две темы были табу -- жратва и бабы. Впрочем, о
сексе как-то и не думалось на таком корме. Гек принялся
вспоминать запах.
Это не еда, не дерьмо, не одежда, не д... дым... Дым? Нет. Не
химия, не растения. Где? Это не тюремный запах, но и не
природный... Гек перебирал воспоминания и голод как бы отступал
на время.
Пришла ночь. Гек знал, что скорее изойдет на мыло, прежде чем
перестанет вспоминать этот запах. Нет мира, нет тюрьмы, нет
вертухаев за дверями -- ничего нет важнее найти и вспомнить. И он
вспомнил: "Дом", ночь, много лет тому назад. Ему одиноко и больно
-- Рита, единственный близкий человек -- сплюнула ему прямо на
сердце. Он, раскачиваясь, мается на топчане и мычит, в
безнадежной попытке заплакать. А из под двери как раз и запах
вполз -- дым-не-дым, странный такой...
-Хозяин, привет!
"Допрыгался, -- обреченно и вместе с тем весело подумал Гек. -- Вот
что такое глюки и как их едят". Он постепенно вывел привычное
тело из оцепенения, на что ушло меньше минуты, глубоко вздохнул,
чтобы кислород активнее побежал по венам и, дрожа от любопытства,
повернул голову в ту сторону, откуда ему послышался звук. В это
мгновение он даже боялся, что ничего не увидит и его галлюцинация
так и останется в памяти, как звуковая и кратковременная. Однако
действительность оказалась богаче предположений.
Между деревянным лежаком и стеной, там где стояли снятые ботинки
без шнурков (Ваны категорически советовали не злоупотреблять
обувью в тюрьме -- лучше во сто крат -- в ущерб теплу сохранять
кровообращение, от ревматизма и распухающих вен), расположилась
странная двоица -- существа из комиксов и горячечных кошмаров.
На самом верху левого ботинка сидела и скалилась маленькая,
размером со скворца, птичка. А может и не птичка, поскольку на ее
вороненом тельце, с крапчатыми рудиментарными крыльями и светлыми
"штанами", сидела непропорционально большая (но все равно
миниатюрная) голова собаки, с длинными вислыми ушами и лошадиными
зубами. В зубах дымилась темная палочка, вроде сигары.
Рядом с ней на мысу другого ботинка стоял и почесывался
малюсенький человечек, сантиметров двенадцати ростом. Был он
неимоверно пузат и почти гол, если не считать набедренной
повязки, состоящей из пояса и тряпки, пропущенной между ног и
закрепленной спереди и сзади на поясе. Длинные волосы его были
собраны в пучок на затылке, руки уперты в бока. Но если живот его
был хоть и велик, но не инороден, то вот рот этого
человечка был для его пропорций невероятно велик -- от уха и до
уха, почти под стать соседке.
Гек молча смотрел на все это великолепие и боялся дохнуть: они
либо исчезнут сейчас, либо он проснется.
-Ну дает! Ты что, оглох? Хозяин, а хозяин, ау! -- Человечек
молчал, а разевала пасть и радостно пищала... ну... пусть
птицебака, раз она помесь птицы с собакой...
-Тебя как звать, ласточка? -- Голос Гека, шедший словно со
стороны звучал так хрипло и неверно, что им одним можно было
испугать любое привидение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154