— Я убара! — воскликнула она. — Убара!— Обычно, — заметил я, — на убарах надето еще хоть что-нибудь кроме браслета.— Даже в постели? — удивилась она.— Ну, этого я не знаю, — решил я не уточнять эти тонкости.— Я тоже, — призналась она и тут же, окинув меня лукавым взглядом, поспешила утешить: — Ничего, я спрошу об этом новую девушку на кухне.— Все ясно: ты просто распутная девка, — с грустью констатировал я, потянувшись к ее лодыжке.Она поспешно отступила назад и подбоченилась, царственно попирая брошенные на пол меха.— Как смеешь ты, раб, обращаться с подобными словами к своей убаре? — высокомерным тоном вопрошала она.— Это я — раб?— А кто же?Я бросился отыскивать снятый с нее ошейник.— Нет, нет! — кричала она, смеясь и утопая в мехах. — Не нужно! Я нащупал ошейник.— Ты никогда на меня его не наденешь! — закричала она и умчалась от меня.Я, естественно, тут же решил нацепить на нее ошейник и кинулся вдогонку.Она, хохоча, носилась по комнате, увертываясь от меня, но в конце концов я все же загнал ее в угол и, прижимая к стене своим телом, защелкнул на ней ошейник. Затем поднял ее на руки, отнес на середину комнаты и снова бросил на шкуры.Она дернула за ошейник, словно хотела сорвать его с себя, и раздраженно посмотрела на меня.Я сжал ее запястья.— Тебе никогда меня не приручить, — процедила она сквозь зубы. Я поцеловал ее.— Хотя, может, когда-нибудь тебе это и удастся.Я заглушил ее слова следующим поцелуем.— Наверное, даже очень скоро, — призналась она, а после очередного поцелуя добавила: — Мне даже страшно, как быстро я сдаюсь.Притворившись, будто смех мой приводит ее в ярость, она вдруг начала отчаянно сопротивляться.— Но сейчас тебе меня не взять, — бормотала она.Я усмехнулся и дал ей возможность самой довести себя до изнеможения, а затем стал осторожно, едва касаясь, трогать ее напряженно извивающееся тело ладонями, губами, покрывать его поцелуями под аккомпанемент ее стонов и сдавленных криков, неторопливо подводя ее к высшему пику наслаждения. И за секунду до этого мгновения, почувствовав ее доведенное до предела мучительное ожидание и готовность выплеснуть наружу переполняющую ее радость и томление, я снял с нее ошейник, чтобы она могла встретить этот момент свободной женщиной.— Я люблю тебя, — наконец нашла в себе силы пробормотать она.— Я тоже люблю тебя, Телима.— Но иногда ты должен любить меня как простую рабыню, — не удержалась она от рекомендаций.— Все тебе не так, — посетовал я.— Просто каждой женщине нужно, чтобы иногда ее любили как убару, — тоном мудрой наставницы продолжала инструктировать меня Телима, — а иногда как рабыню.Я тут же начал воплощать в жизнь только что приобретенные мной знания.Потом мы долго лежали в объятиях друг друга.— Убар мой, — обратилась ко мне Телима.— Да?— Почему на празднестве, когда пел слепой певец, ты плакал?— Просто так, — ответил я, — без причины. Мы лежали на шкурах рядом, обнявшись и глядя в потолок.— Когда-то, несколько лет назад, — вспоминала она, — я уже слышала песню о Тэрле Бристольском.— На болотах?— Да, певцы иногда посещают и ренсовые острова. Но я слышала песню о Тэрле Бристольском и раньше, еще когда была рабыней в Порт-Каре, в доме моего тогдашнего хозяина.Телима всегда была немногословной, вспоминая о времени, когда была рабыней. Я знал, что она ненавидела своего бывшего хозяина, что ей удалось убежать, и чувствовал, что рабство оставило в ее душе глубокий, мучительный след. На болотах я имел несчастье на себе испытать частицу продолжавшей тлеть в ее сердце ненависти. Рана, нанесенная ей прежним владельцем, очевидно, оказалась так глубока, что породила в ней ответное желание поиздеваться над любым другим мужчиной, подвергнуть его унизительным оскорблениям, что делало для нее месть еще более сладкой.Странная она женщина.Интересно, откуда все же у нее этот золотой браслет? И что самое странное: она, девушка из Богом забытой ренсоводческой общины, оказалась грамотной, сумела прочесть надпись на ошейнике, когда я его на нее надевал.Но я снова не заговорил с ней об этих вещах, а наоборот, стал прислушиваться к ее словам.— Еще девчонкой, на ренсовом острове, и потом, рабыней в клетке моего хозяина, я часто по ночам лежала без сна и думала об этих песнях и о героях, о которых в них говорится.Я отыскал ее руку.— Чаще всего я размышляю о Тэрле Бристольском.Я продолжал молчать.— Как ты думаешь, такой человек где-то есть? — спросила она.— Нет, — ответил я.— А раньше разве он не мог существовать?Она перекатилась на живот и заглянула мне в лицо. Я все еще лежал на спине, уставившись в потолок.— В песнях — мог, — сказал я. — Такие люди могут встречаться только в песнях.— А в жизни разве героев не бывает? — рассмеялась она.— В жизни — не бывает, — ответил я. Она подавленно замолчала.— В жизни есть только человеческие существа, жалкие и ничтожные, — добавил я.Долгое время я тоже молчал, остановив на потолке свой невидящий взгляд.— Человеческие существа слабы, — наконец, словно откуда-то издалека, донесся мой собственный голос. — Они жадны и эгоистичны, тщеславны и самолюбивы. Они злобны и завистливы, уродливы и достойны лишь презрения, — я посмотрел на нее. — Они продажны и жестоки. Нет, таких героев, как Тэрл Бристольский, на свете нет.— На свете есть только золото и меч, — рассмеялась она.— И тела женщин, — добавил я.— И песни.— Да, и песни.Она положила голову мне на плечо.Мы начали уплывать куда-то в темноту, в тишину и спокойствие.Вдруг я различил где-то вдалеке глухие, едва слышные удары большого гонга. Вслед за ними, несмотря на столь ранний час, в доме послышался какой-то шум.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116