Поэтому можно писать даже для себя самого. Следовательно, то
обстоятельство, что невозможно мыслить вне языка, без обращения к вербальным
знакам, не может свидетельствовать о каком-то прорыве в эгологическом порядке
присутствия. Это может лишь означать необходимость внутреннего дискурса.
Конечное мышление расколото, расщеплено для того, чтобы вопрошать и отвечать
самому себе и, при этом, оно утрачивает основную нить. Мысль обращается к себе
самой, мыслит себя самое, прерывая непрерывность синтеза апперцепции, но
по-прежнему исходит из привычного "Я мыслю" или к нему возвращается. В этом
собирании возможным оказывается даже переход от одного понятия к другому, явно
исключающему первое, но, как раз в силу этой его противоположности, рано или
поздно возникающему вновь. Диалектика, разрывающая Эго на разные части,
заканчивается синтезом и системой, благодаря чему никаких разрывов более не
наблюдается. Диалектика - это не диалог с Другим; в крайнем случае, она остается
всего лишь "диалогом души с самой собой, который осуществляется путем вопросов и
ответов". Платон, таким образом, совершенно верно определил сущность мышления.
Согласно традиционному пониманию дискурса, которое отсылает к платоновской
дефиниции, разум, в процессе выговаривания собственной мысли, остается самим
собой, единственным и уникальным, одним и тем же в собственном присутствии,
синхронным, несмотря на его челночное движение взад и вперед, внутри которого
Эго должно было бы повернуться против себя самого.
Единство и присутствие утверждаются в эмпирической реальности межчеловеческого
общения. Для каждого из собеседников общение обычно заключается в проникновении
в мысль другого и в удержании ее. Это "совпадение" и означает Разумность и
интериорность. В этом случае мыслящие субъекты пребывают до поры смутными,
непроясненными множественными точками, эмпирическими антагонистами, в коих
однажды вспыхивает прозрение, когда они видят один другого, говорят друг с
другом и, наконец, "совпадают". Результатом обмена идеями станет присутствие и
репрезентация знания в едином выражении или именовании. В принципе, оно вполне
уместилось бы в
145 Диахрония и репрезентация
границах индивидуального сознания, в том "cogifo", которое одновременно
выступает и универсальным Разумом, и эгологической интериорностью.
Язык всегда может быть представлен как дискурс в границах этого "внутреннего";
ему всегда может быть предписана функция собирания разнородного, отличного в
единство присутствия посредством Эго, благодаря интенциональному "Я мыслю". Даже
если Другой входит в этот вышеобозначенный язык - что, конечно же, возможно,-
обращение к эгологической работе репрезентации не прерывается посредством такого
вхождения. Она не может быть прервана, даже когда присутствие гарантировано
исследованиями историка или футуролога и фактически вершится в памяти или в
воображении, по ту сторону ре-презентации, или когда в культуре письмо собирает
прошлое и будущее в настоящее книги - в нечто, заключенное в переплет, - или в
настоящее библиотеки, где это настоящее выстроено на книжных полках. Это и есть
собирание истории в некую присутствующую вещь, собирание бытия сущего в сущее
[I'etre de I'etant dans un etant]! Это и есть ключевой момент ре-презентации и
видения как сущности мышления! И это справедливо, несмотря на то время, которое
может занять само чтение книги, где то же собирание, та же структура настоящего
обращены к длительности. И это будет справедливо, несмотря на прошлое, которое
никогда не станет настоящим, никогда не будет пред-ставлено кем-либо, -
незапамятное, древнее и безвластное прошлое - и несмотря на будущее, которого
никто не может предвосхитить. Такое прошлое и такое будущее начинают обозначать
время, исходя из метафоры потока, рождающееся из толкования текста без
первоначального хронологического отсыла к знакомым, все еще пространственным
образам "сюда" и "отсюда".
Может быть, именно так время осознает свою извечную тайну? Она была осознана
отчасти в той феноменологии времени, гениальный образец которой мы находим у
Гуссерля, где интенциональность ре-тенции и про-тенции должны были, с одной
стороны, свести время сознания, понятого как сознание времени, к ре-презентации
живого настоящего - то есть пока все еще ре-презентации присутствия: "бытие
сущего", которое оно обозначает, - но где, с другой стороны, "удержание"
ре-тенции отличается от "дления" про-тенции лишь благодаря схватыванию времени,
уже данного и пред-данного в его истинном установлении, то есть как времени,
несущегося подобно потоку. Эта метафора "потока" упрочилась благодаря
"темпоральности", заимствованной у бытия, которое, по существу, является "жи-
146 Э. Левинас
дкостью", чьи частицы пребывают в постоянном движении, уже происходящем во
времени.
Необходимо в данном случае задаться вопросом: если перед нами действительно тот
дискурс, который зовется внутренним и который, таким образом, остается
достоянием Эго и достигает уровня ре-презентации, несмотря на свою раздвоенность
в вопросах и ответах, которые "Я" адресует самому себе, где связь нескольких
индивидов возможна на том основании, что "каждый проникает в мышление другого";
если это тот самый дискурс, при всей его внутренней разорванности, то не
покоится ли он на уже изначальной предрасположенности к общению с Другим в тот
момент, когда собеседники отделены друг от друга? Необходимо выяснить, не
является ли эта забытая, но действенная "социальность" предданной самому
устройству этого внутреннего диалога,- правда, если он еще заслуживает подобного
названия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133