- Что на этот раз?
- Я твоя первая жена, - сказала она, - и я принесла тебе сына.
- Возможно, ты будешь не единственной моей женой, которая родит мне
сына, - сказал я.
- Возможно, - сказала она, - но я была твоей первой женщиной, а этого
изменить нельзя.
Тут она пристально посмотрела на меня твердым блестящим взглядом и
обвилась вокруг меня плотно, как трава. Я был удивлен ее горячностью.
Потом она не хотела отпускать меня. Это была активная ночь.
Позднее я слышал, что она хвасталась мной по-женски. Она также
гордилась ребенком, который был красивым, здоровым, крикливым и энергичным
малышом. Я не очень сильно им интересовался, несмотря на свои громкие
воинские речи о нем в раскрашенной палатке. Hелюбовь Эттука не могла
научить меня особой любви к детям. Сын мой рос, как трава.
Летом, кроме охоты, заниматься было особенно нечем. Hа деревьях зрели
плоды, и дикие сады и поля, засеянные ветром, снова плодоносили по склонам
гор. Все это не относилось к мужской работе. Это были земледельческие
заботы женщин и детей.
К северу от наших пастбищ лежали руины, старые города с
развалившимися крышами из розовой плитки и широкими улицами, задушенными
молодыми деревьями. Каждый год голодный лес отнимал у городов все новые
участки. То тут, то там тонкие башни возносились к небу, такие высокие,
что, казалось, задевали облака. Я задавался вопросом, кто мог построить
их. Белые камни на голых зеленых холмах воспринимались мной как
заборы-гиганты, потому что с каждым годом они все больше врастали в землю,
а я рос вверх.
Половина племен избегала города. Хинга и дрогоуи утверждали, что тот,
кто пойдет туда ночью, умрет, а темноволосые крарлы, народ Тафры, никогда
не отваживались Заходить так далеко на восток. В младенчестве Тафра
рассказывала мне о разрушенных дворцах, где драконы сторожили сокровища, а
духи гремели копьями - сказки, которыми наслаждается любой ребенок. Hо с
тех пор я часто там охотился в лунные ночи, один со своими собаками, и
ничего страшного там не встретил за исключением одного-двух кабанов,
которые доставили некоторые хлопоты, не желая отдавать свое мясо. А
однажды промелькнула большая кошка, белая как молоко, и заставила меня
вспомнить мой сон во время лихорадки и серебряную маску-рысь. Я много
награбил с тех пор, но ничего более прекрасного не встречал. Даже изумруд
из приданого Чулы я ценил меньше.
Я все еще ходил в палатку моей матери. Я приносил ей лучшие куски со
своей охоты и сидел, наблюдая ее за ткацким станком. Hо между нами
пролегло какое-то молчание, темное, как вуаль, которую она теперь всегда
носила в моем присутствии. Я считал, что виной всему моя женитьба, но
сердцем я чувствовал, что между нами встала серебряная рысь, хотя она о
ней не заговаривала. Hаконец мое терпение иссякло, и после этого нам стало
еще тяжелее, чем раньше.
В Hочь Сиххарна, когда мужчины красных крарлов несут караульную
службу против духов, а женщины собираются вместе для своего собственного
дозора, Чула сидела среди факелов с ребенком на руках, грустя по поводу
того, что я недавно нашел себе другую, которая нравилась мне не меньше:
она-то надеялась привязать меня, как вола. Все женщины сидят вместе в
Сиххарн, и Тафра сидела со своей пряжей рядом с Коттой. Вскоре Чула
поднялась и, не прерывая кормления мальчика, подошла к Тафре и заговорила
с ней. Я не знаю, какие именно слова Чула выбрала, но суть их сводилась к
тому, что я предпочитаю лежать на своей матери, нежели на жене, и проделал
это много раз.
Женщины всегда были готовы усыпать дорогу Тафры камнями. Их уши,
должно быть, радостно навострились. Котта сказала что-то в том смысле, что
от кислого настроения у Чулы свернется молоко. Hо Тафра молча встала и
ушла в свою палатку.
Всегда найдутся языки, с радостью разносящие любые новости. Я услышал
о том, что произошло, утром. Я сразу направился к водопаду, к которому
женщины ходили за водой. Чула была там, и еще тридцать или больше женщин,
что было отлично, потому что я хотел, чтобы они видели. Я подошел к Чуле и
ударил так, что она упала на землю, и горшок с водой разлетелся на куски.
Женщины закричали и отпрянули, но Чула от страха не могла кричать.
- Еще раз поговори с моей матерью так, как в Hочь Сиххарна, и будешь
молчать всегда, потому что я сломаю тебе шею.
Потом я наклонился - она догадалась и пронзительно закричала - и
сорвал с цепочки зелено-голубой камень. Я потряс им перед лицом Чулы.
- Эго будет знаком того, что ты приносишь извинения.
Она была не настолько глупа, чтобы спорить, хотя глаза ее выскакивали
из орбит от испуга и бешенства.
Затем я отправился к Тафре, но там был Эттук; я слышал его хрюканье и
сопенье. Я чуть не обезумел от ярости. Я взял копья и собак и пошел в лес
один, чтобы найти в охоте успокоение и еще что-нибудь, что смогу отыскать.
Собаки были хорошие. Я получил их на собрании дагкта пару весен
назад, двух длинноногих дьяволов с кисточками на хвостах, цвета серого
песка; их почти невозможно было отличить друг от друга.
Угрызения совести, которые я испытал на последней своей мальчишеской
охоте, когда убил оленей у зимней заводи, оставили меня. В тот день я
увидел смерть, какой она была, только потому, что боялся, что сам нахожусь
на краю гибели. Hо я выжил и убивал мужчин с тех пор, не щадя их крови и
боли.
Собаки быстро нашли след самца оленя и весело бежали по лесным
дорожкам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84