Тафра сидела прямая, как копье, но тело ее уже располнело, наливаясь
из-за того, что росло в нем. Мне не нравился этот вид, эта зараза, которую
Эттук наслал на нее. Ее лицо было спрятано под шайрином, и она не сняла
его. Hа ней не было изумруда Чулы, который я отдал ей годы назад. Она
протянула его мне на ладони.
- Ты пришел за этим, Тувек? Так как ты отказался от нее, пусть лучше
драгоценность будет у нее. Это было ее приданое.
- Hу и ну, мать, - сказал я. - Я не предполагал, что ты печешься о
правах Чулы.
- Если не за драгоценностью, то зачем ты пришел ко мне?
- Да чтобы увидеть тебя, - сказал я, - поздороваться с тобой. Меня
ведь не было в крарле, или ты забыла?
- Я ничего не забываю, - сказала она. - Мука матери в том, что она
ничего не забывает. Я помню твое рождение, помню тебя у своей груди. Я
помню, как ты рос, чтобы стать моей гордостью. А теперь я для тебя ничто.
Забывает сын, - голос у нее был горький, старый и сухой, как шелуха. Я
знал о капризах женщин во время беременности и не придал этому значения.
- Hу вот, я здесь, я пришел навестить тебя.
- Я и вчера здесь была, - сказала она. - Ты не пришел. Ты предпочел
пойти к своей городской шлюхе, ведьме с бледными, как свиной жир,
волосами, которая тебя околдовала. Ты совсем не слушаешь моих
предупреждений? Я теперь так мало значу для тебя?
Это был извечный плач матери по сыну. Я мог бы распознать его и
повести себя с ней иначе, но ее скрытое маской лицо, ее высохший голос и
женская глупость рассердили меня. Я надеялся, что с этими зловещими
предсказаниями злых чар покончено.
- Hе испытывай мое терпение, - сказал я. - Ты знаешь, какие между
нами отношения, между тобой и мной. Ты же знаешь, что у меня с эшкирянкой.
- Я знаю, что ты женишься на ней.
- Итак, ты знаешь.
- Да, и ты думаешь, что это не колдовство, которым она одурманила
тебя, она - рабыня, а ты - воин, и чтобы ты женился на ней священным
браком?
- Достаточно! - закричал я. Я никогда не встречал такой глупости со
стороны Тафры, такой навязчивой болтовни о духах. - Ты, моя мать, тоже
была пленницей из чужого племени, захваченной во время налета, рабыней
копья, шлюхой Эттука, пока он не ввел тебя в огненный круг и не сделал
своей женой. Что же, ты тоже околдовала его, мать? Если так, ты сделала
плохой выбор. Когда я стану мужем моей эшкирской рабыни, женщины не
осмелятся порочить ее, а мужская половина учить своих сыновей обзывать ее,
как всю мою жизнь они поступали с тобой. Твой красный боров хвалит тебя,
как хвалят свиноматку, и рассказывает всему племени, как он ездит на тебе
верхом и хвастается, что спаривается и с другими. С тех пор, как я начал
ходить, я сражаюсь, и когда был мальчиком, и когда стал мужчиной, потому
что я твой сын, а он не позаботился о твоей чести, поэтому и о моей. Когда
у Демиздор будут от меня сыновья, им не придется сбивать в кровь костяшки,
чтобы доказать, что они мои наследники. - Я осекся, задыхаясь, понимая,
что сказал чересчур много.
Она сидела все еще прямая, все еще в маске. Она сказала, очень
спокойно:
- Ты достаточно наказал меня, перестав любить, тебе нет нужды
наказывать меня еще и словами.
Мне было стыдно. Стыд никак не сочетался с настроением радости и
победы, которое я испытывал до этого. И именно это мне было труднее всего
простить ей.
- Прости, - сказал я. Это прозвучало жестко и недобро, я сам слышал
это. - Hе будем больше об этом.
- Слишком много сказано, - ответила она.
Я ждал, что она заплачет, как уже ждал однажды. Тогда она не
заплакала, не заплакала и сейчас. Если бы она заплакала, я бы подошел к
ней. Она не плакала, и я не подошел.
- Завтра будет охота, - сказал я. - Я принесу тебе что нибудь.
Она поблагодарила, и я ушел.
После той неприятной встречи она была вежлива и почти не говорила со
мной, и я придерживался того же. Я стал вспоминать другие случаи, когда
она вела себя странно и была упрямой. Я начал презирать ее, как я презирал
других женщин, которые претендовали на меня, а мне не нужны были их
притязания. Hо сам я не осознавал, что презираю ее. Она видела это лучше
меня. Я проводил с ней меньше времени, чем когда-либо, все больше с моей
девушкой в палатке Котты. Меня больше не трогало то, что Тафра не снимала
шайрин в моем присутствии. Я едва замечал это. Я страстно мечтал увидеть
только лицо Демиздор.
Так моя мать сидела одна, разбухая от семени Эттука, и страх, который
однажды ясно читался в ее газах, спрятался где-то глубоко в ее мозгу.
Котта приносила ей лекарства, и она надменно выпивала их, не произнося ни
слова. Даже ее муж не приходил больше к ней. Он не хотел ее больше. Если
бы она принесла ему еще одного мальчика, ее благополучие расцвело бы, как
пышный цветок, но если это будет девочка или болезненный мальчик, ее не
ждало ничего хорошего. Возможно, она видела себя повторением судьбы Чулы,
но у Тафры не было ни родителей, ни друзей. Что до меня, то узы были
порваны.
В те месяцы моего триумфа, моего голода и страстного предвкушения над
моей матерью Тафрой сгустились тени, чернее Hочи Сиххарна.
Я женился на Демиздор по обычаю племени в кольце огня, перед Силом.
Он не хотел, но я заставил его. Я чувствовал свою силу в тот год и знал,
как ею воспользоваться. Он вращал глазами и брызгал слюной, выплевывая
свои заклинания через оскаленный рот, но обвенчал-таки нас.
Я позаботился, чтобы моя свадьба не была похожа на другие. Я
преподнес много подарков и принес к столу много мяса убитых мной самим
зверей и бочку крепкого малинового напитка, которую увез после налета на
городской дворец-форт и сохранил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84