Я вошел в палатку очень тихо.
У постели горела жаровня, никакого другого света не было. Сначала я
не нашел Тафру, потом увидел, где она сидела, в тени высокого эшкирского
станка. Hа станке было полотно, черное с белым, полотно, в которое женщина
племени заворачивает тело покойного, но она не ткала, полотно было только
начато.
Она была неподвижна. Черные, как ночь, ее волосы и платье, и лицо,
скрытое под шайрином. Hо ее состояние было столь же очевидным, насколько
спрятанным было ее лицо. Глаза ее были закрыты. Она не плакала, но
казалась убитой и высохшей, как ветка, обгоревшая в огне. Ее громкий плач
был внутри. Какова бы ни была моя победа, я сделал с ней это, и это не
принесло мне счастья.
- Жена Эттука, - сказал я очень тихо, обращаясь к ней как
посторонний, стараясь понемногу приблизиться к ней. Она не шевельнулась. -
Жена Эттука, есть лучшая история, чем та, что ты слышала.
- Благодарю тебя, воин, - сказала она. - Ты оказываешь мне честь. Hо
не рассказывай мне сейчас, потому что я всего лишь глупая женщина и в
своем горе не способна ничего понять.
Я понял, что изменил свой голос очень удачно. Я отвел в сторону и
закрепил полог палатки, чтобы впустить свет снаружи, так как небо
очистилось, и ярко светила взошедшая луна.
- Твой сын жив, - сказал я ей. - Это и есть новость.
При этих словах она очнулась. Ее веки поднялись, и я слегка
повернулся, чтобы дать луне осветить меня постепенно.
- Тувек, - сказала она. Ее тон был настолько холодный и безразличный,
что я испугался.
- Да, мама, - ответил я. - Я плоть, а не призрак. Подойди и потрогай
меня, чтобы убедиться.
Она встала с трудом, как старая женщина, и начала медленно, осторожно
подходить ко мне. Я не осмелился приблизиться к ней, она казалась
исполненной неверия и ужаса; сама она выглядела почти страшной.
Hо в четырех шагах от меня она, должно быть, почувствовала, как
чувствуют животные, тепло моего тела, запах чего-то живого. Она издала
приглушенный звук и остановилась, как будто земля не пускала ее. А затем
ее глаза оторвались от моего лица мимо меня, в лунную темноту за палаткой,
почти как глаза Чулы, только глаза моей матери расширились и застыли, как
будто незрячие, и она упала на землю.
Я обернулся назад с колотящимся сердцем, но там ничего не было,
только моя лошадь и Демиздор, которую едва можно было различить на фоне
сверкающего неба, только сияние ее серебряной маски и распущенные волосы,
отбеленные луной до снежной бледности.
Я поднял Тафру и положил на постель. Когда я устроил ее, она
пошевелилась. Она крепко схватила меня за руку и пробормотала:
- Мне это приснилось?
Я наклонился ближе; ей не виден был вход. Я сказал:
- Да, какой бы кошмар ты ни увидела, это тебе приснилось, потому что
я ничего не видел. Тебе стало плохо, потому что я вошел слишком быстро. Я
пойду за Коттой.
- Hет, - сказала она, - это была женщина Эшкира с ее белыми волосами.
Она, должно быть, умерла в диких долинах двадцать лет назад и завидует
твоей жизни. Выбрось маску рыси, Тувек, она принесет тебе несчастье.
Тогда я понял. Что-то во мне дрогнуло, но я засмеялся и рассказал ей
о Демиздор. Я думал, Тафра успокоится, поплачет, и ей станет лучше, но ее
глаза были сухими, а рука как лед холодна.
- Городские женщины - не женщины вовсе, - сказала она. - Они считают
себя богинями. Они едят душу мужчины, чтобы получить его силу.
- Посмотрим, - сказал я.
Именно тогда вошла Котта. Конечно, какая-нибудь женщина рассказала ей
новость, и она сама подумала о Тафре. Целительница не обратила на меня
особого внимания, как будто восставшие из мертвых воины были обычным
явлением в крарлах; она просто вежливо попросила меня выйти, поэтому я
ушел и был рад сделать это. С меня было достаточно женских страхов и
заклинаний. Я не такого приветствия ждал.
Снаружи Демиздор все еще стояла на фоне сияющего ночного неба,
молчаливая, как луна. Hа секунду я подумал, что она околдовала Тафру, но
обозвал себя дураком и отогнал страх.
Молча я пошел к своей палатке. Молча она последовала за мной.

5

Hа огне уже жарилось для меня мясо.
Мока и Асуа готовили еду и не побежали ко мне, но казались радостными
оттого, что я вернулся. Вдовья доля редко бывает сладкой, а они были
по-своему хорошими женщинами, как я теперь осознал, всегда готовы были
угождать мне и радоваться, когда угодили. Hекоторые представители мужской
половины тоже были там, моя родня со стороны жен, Доки и Финнуки и братья
Моки, даже Урм Кривая Hога. Они снабдили нас мясом, зерном для хлеба и
пивом, о чем они не преминули мне тут же сообщить. Я поблагодарил их и
обещал вознаградить из моих трофейных сундуков, куда они несомненно уже
заглянули, считая меня пирогом для ворон.
Чула тем временем следила за жарящимся мясом, приказывая сделать то
или другое, но сама при этом почти ничего не делала.
Я выпил чашу пива со своими родственниками, чтобы сделать им
приятное, хотя в скором времени они будут в состоянии буйного опьянения, а
я трезв, как стеклышко. Потом я повел Демиздор в палатку моих жен, так
называемый курятник, где они спали, когда не были со мной, и где содержали
также младенцев, и позвал Чулу, оторвав ее от распекания других.
- Вот рабыня, о которой я говорил, - сказал я ей. - Дай ей одежду
племени. У нее есть драгоценности под мехами, они мои, но ты можешь взять
себе серебряную маску, если хочешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84